Йен кивнул.

– И держите глаза и уши открытыми. Вас может удивить увиденное. Или услышанное.

– Обязательно.

– А можно мне зайти к вам еще раз? Скажем, через недельку? Может быть, тот дядька позвонит вам или появится лично…

– Я вам немедленно об этом сообщу. Спасибо, что зашли. – Йен махнул ему на прощанье и закрыл дверь.

Он придерживал ручку до тех пор, пока не убедился, что юноша ушел, и только потом выдохнул долго сдерживаемый воздух. Затем сел в кресло – его сердце колотилось как бешеное, руки дрожали, и он ощущал себя преступником, которого только что чуть не раскрыл въедливый детектив, воспользовавшийся ничего не значащей причиной, чтобы задать острые, глубокие вопросы.

Какие странные мысли приходят иногда в голову…

Или не странные?

Эмерсон прочитал достаточное количество хорроров, чтобы понять, что действует сейчас как человек, зараженный злом, как человек, еще чувствующий и рациональный, находящийся по эту сторону баррикад, но постепенно погружающийся в разрушающую его бездну, которая всегда в нем присутствовала.

Как Джек Торренс из «Сияния».

Правда, он не думает, что то, что происходило в «Сиянии», происходит и здесь. И сам он не ведет себя так неразумно и не похоже на себя.

Кроме того, жизнь – это не роман ужасов. И Университет Бреи, несмотря на все его странности, несмотря на то, что пишет о нем Стивенс в своей «диссертации», – это все-таки не Дом на холме, не Адский дом и не отель «Оверлук».

Но здесь действительно происходят странные вещи. И он не единственный, кто обратил на это внимание. В какой-то степени действительно похоже на то, что он – часть разворачивающегося кошмара, и хотя это его пугает, но в то же время и возбуждает. И теперь ему ясно, что, по-видимому, именно из-за этого он дал Джиму от ворот поворот. Он еще не готов ослабить вожжи и поделиться с кем-то своими ощущениями. Это все еще его ребенок, его теоретическая загадка, его интеллектуальная игрушка, и он не хочет, чтобы в нее играл кто-то еще.

Йен еще раз выглянул в окно и нахмурился. Пока он сидит здесь, в своей башне из слоновой кости, внизу царят беспорядки. И смерть.

Джек Торренс.

Правда, если дела пойдут хуже некуда, он всегда сможет связаться с Гиффордом Стивенсом. А если того не будет, то у него все еще есть рецепт изготовления бомбы.

И план зданий кампуса в ящике стола.

В редакции Фэйт появилась после шести.

На этот раз никаких экстренных новостей не было, и они смогли сдать газету точно в срок. Остальные редакторы уже разошлись по домам, аудиториям или местам работы, так что Джим с Хови были в редакции одни. Обветшалый стереоприемник в углу комнаты был настроен на единственную в округе Ориндж станцию, передающую музыку в стиле кантри.

– В Аризоне, – говорил Джим, – половина радиостанций передает музыку для копающихся в говне фермеров. А здесь – считай, что тебе повезло, если ты наткнулся… – Он замолчал, увидев стоящую в дверях Фэйт, которая робко стучала по металлической притолоке.

– Прошу прощения, я вам не помешаю?

– Нет, – ответил Джим. – Заходи.

Хови ухмыльнулся ему и неловко повернулся, пытаясь добраться до управления своей коляской.

– Я как раз собрался уходить. – Он откатился от низкого стола, за которым работал, и двинулся в сторону двери, задержавшись на мгновение, пока Фэйт освобождала ему дорогу. – Завтра увидимся!

– Сегодня попозже, – ответил ему Джим.

Фэйт вошла в редакцию. В руке, теперь Паркер это заметил, она держала свернутый номер университетской газеты.

– Уже видела? – спросил он.

– В библиотеке на меня смотрят как на героя.

– А какова реакция студентов?

– Это-то я и хочу у тебя узнать.

– Я почти весь день провел здесь, – Джим пожал плечами, – и не знаю, что говорит народ.

– Почти ничего. – Фэйт вздохнула и присела на стол.

– То есть всем до фонаря, да?

Она согласно кивнула.

– Этого я и боялся.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Наконец Фэйт встала и выпрямилась.

– Я бы поняла, если б писала о какой-то ерунде, о клубе или спортивных состязаниях, или… или, я не знаю… о чем угодно. Но животных убивали. И не просто убивали, но и мучили. – Она опять покачала головой. – Наверное, все дело во мне. В моей манере письма. Я недостаточно хороша…

– Ты прекрасно пишешь. Я уже говорил, что твоя статья превосходна. И дело не в этом. И не в заголовке, или типе шрифта, или в чем-нибудь в этом роде. Все дело…

– В этом Университете, – закончила за него Фэйт.

– Именно. В этом Университете, – Джим кивнул.

– Знаешь, я уже позвонила в отделение ASPCA[56] в Ориндже и в PETA[57]. Они пришлют своих представителей, чтобы те поговорили с доктором Остином.

– Вот видишь. Мы тебе вообще не нужны.

– В общем, да, – Фэйт улыбнулась, – но спасибо за поддержку.

– Зато теперь ты, по крайней мере, можешь всем рассказывать о том, что тебя напечатали.

– С одного из стендов я стащила копий пятьдесят. Знаешь, для друзей, для семьи… И этим борцам за права животных я их тоже покажу, когда они появятся.

– Вот это я понимаю!

– Я просто… немного разочарована.

– А я предупреждал, чтобы ты не ждала чудес.

– Да, но…

– Потерпи несколько дней. Может быть, какой-то результат все же будет. Когда материал прочтут преподаватели, администрация, то, может быть, они скажут свое веское слово.

– Может быть, – с сомнением согласилась Фэйт.

– Сейчас какое-то странное время… – начал было Джим, но поднял руку, сморщился и чихнул. Потом чихнул еще раз.

– Храни тебя Господь, – сказала Фэйт.

– Подожди минутку. Обычно я чихаю три раза подряд. – И он чихнул еще раз.

– Храни тебя Господь.

Джим высморкался и вытер мокрый рот тыльной стороной руки.

– А знаешь, почему люди говорят: «Храни тебя Господь»? Потому что раньше они думали, что, когда чихают, Зло может войти в них через открытый рот. Такая вот превентивная мера.

– Я знаю, что чих может использоваться как законная защита в суде. Когда будешь причиной несчастного случая, скажи в суде, что ты в тот момент чихнул. Когда чихаешь, теряешь контроль над мышцами и закрываешь глаза. Это абсолютно допустимая медицинская защита.