— Здравствуйте, Маша. Маша из Ставрополья. Что же вы молчите, Маша? А? — Он хищно оглядел потрясенную, оторопевшую от ужаса девушку, снова улыбнулся плотоядной улыбкой вурдалака. — Хороша Маша, да не наша. А чья вы, Маша? Кто вас послал следить за мной? Только не молчите… Хм, язык проглотила. Ладно. — Он посмотрел на своего водителя: — Киря, гони на пристань, там разберемся…

Весь путь до пристани в салоне «мерседеса» висела недобрая, напряженная тишина. Лугин спокойно сидел впереди и больше не оборачивался к Маше.

Маша тряслась, словно в лихорадке, совсем не думая, как спастись. Да это было и невозможно — автомобиль мчался на огромной скорости, выпрыгнуть на ходу — явная смерть. Она в панике крутила головой, хватала взглядом очертания пролетавших домов, скверов, а сама понимала, что это уже ни к чему, это, скорее всего, последние минуты ее жизни.

Резко вывернув из узкой улочки на набережную, «мерседес» скатился на асфальтовую площадку, которая обрывалась прямо в воду Онежского озера. У берега качался большой белый катер, в нем сидели два ухмыляющихся здоровяка с лицами злодеев. Дальше стоял небольшой прогулочный теплоход.

«Мерседес» замер. Водитель Киря вылетел вихрем из салона, открыл заднюю дверцу, толстой пятерней хватанул Машу за волосы и рывком вытянул на улицу.

— А-а! — взвизгнула она от боли, вцепилась в стальную мускулистую руку Кири.

Лугин, улыбаясь, вышел из машины, засунув руки в карманы брюк, смотрел, как Машу поволокли к катеру, как его злодеи усадили ее на лавочку.

«Утопят», — отчаянно трусила Маша.

— Хорошенькая, — похвалили ее внешность. Один из злодеев нехорошо заулыбался, и Маша поняла — ее убьют. Зря Павел оставил ее одну. Это он виноват в ее нелепой смерти, которая наступит вот-вот, и она будет мучительной и страшной. А она ведь, по существу, еще девчонка, а он: «Езжай, выследи, выясни».

Злость на Павла быстро вытеснила страх, Маша осмысленно огляделась — ее везли к теплоходу. Там, значит, прикончат. Хотя нет, Лугин собирался узнать, по чьему поручению за ним следят, выходит, впереди предстоят долгие издевательства и пытки. Она снова затосковала: «Мама, зачем мне это все?»

Катер мягко причалил к борту теплохода. Трап был спущен.

На палубе, опираясь на поручни перил, стояли, снисходительно улыбаясь, несколько толстобрюхих идиотов в шортах и футболках, в сланцах на босу ногу. Душа Маши трепетала как птичка. От одного вида этих уродов веяло холодом смерти. Они изучали Машу взглядами мясников, отнимая в мыслях филейные части от костей скелета.

— Какая птичка! — поделился один своей мыслью.

— Бледная какая-то. Больная, что ли? — заявил другой.

Спокойный, беззлобный говор убедил Машу, что амбалы не знают, кто она и зачем ее привезли на теплоход. Они, скорее всего, приняли ее за очередную шлюху.

Амбалы помогли ей подняться на палубу.

— Иди вон туда, — велел один из перевозчиков, указав рукой на большую надстройку с распахнутой настежь дверью. Она покорно поплелась в указанном направлении. Ноги подрагивали.

— Кто это? — спросили за спиной.

— Семен Иванович привез. Кирилл грубо ее так в катер к нам впихнул, — объяснил амбалам перевозчик. — Хрен ее знает. Может, заложница. Что-нибудь насчет долгов.

— А-а. Гы-гы. Попала девка!

Смех ублюдков металлом резанул по сердцу. Не выберется отсюда она живой, как пить дать.

Маша шагнула в дверной проем и оказалась в отделанном полированными древесно-стружечными плитами обеденном зале. Видимо, как теплоход сделали в семидесятых прошлого века, при правлении Леонида Ильича Брежнева, так ничто с той поры и не менялось… Вот тебе и двадцать первый век!

Маша просто определила: «Ржавое столетнее корыто!»

В просторном зале работал телевизор, тоже «столетний» — не плоский, а в черном пластике, времен начала двухтысячных. Окна-витрины во всю стену открывали вид на противоположную часть палубы. За длинным столом играли в карты Буранов и какой-то парень-очкарик. Рядом на низком стульчике сидел небритый, мускулистый, загорелый армянин в узкой майке, открывающей туго сбитые полушария плеч, и мял проволочную головоломку, улыбаясь и хмыкая, — головоломка не поддавалась.

Буранов мельком глянул на Машу, но ничего не сказал. Армянин недобро зыркнул исподлобья.

Маша встала, открыв рот в немом удивлении и шоке: на смуглом плече армянина зеленым пятном красовалась татуировка — буква «Р» в кружке. Это был Поборник Зла! Вот так номер!

Но он не мог быть Поборником! Никак не мог! Иначе все их умственные построения с Павлом летели к черту, в тартарары!

А Лугин? А Буранов?

Маша была обескуражена и сбита с толку. Ее замучают и убьют, ради чего? К чему все?

Неужели их логические построения с Павлом — полный бред? Армянин простой боевик в банде, а не авторитет, а, согласно Алешковскому, Поборники Зла могут принимать страшные и губительные решения. А этот что может — череп пробить ударом кулака и все?

Заметив ее испуганное, нервно-истерическое состояние, Буранов и очкарик мерзко рассмеялись.

— Во, рот раззявила! Ара, ты поразил ее в самое сердце! — заявил очкарик, обращаясь к армянину. И обернулся к Буранову: — Видишь, бабы просто дуреют, как армян видят. То ли запах от них сексуальный какой?

Буранов громко расхохотался. Очкарик, наверное, был его личным шутом.

Ара-Поборник возмущенно вскочил со своего маленького стульчика, завопив:

— Эй, какой запах?! Я тебя чище!

Очкарик примирительно замахал рукой:

— Ара, я говорил о другом! Я читал — у негров, любых, африканских или афроамериканцев, какие-то железы есть — гормоны выделяют. Бабы всех рас и наций просто балдеют от них, сразу желают им отдаться. Может, у вашей породы тоже такие железы есть?

Ара не поверил, сел обратно на свой стульчик.

— Молчи, да…

Буранов отсмеялся, посуровел, пронзительно глянул на растерянную Машу:

— Не стой истуканом. Сядь вон на стул у стены. Сейчас доиграем, тобой займемся.

— Как ты ей займешься, Олежек? — тонким голоском, шутливо поинтересовался очкарик.

Буранов сурово его одернул:

— Молчи. Вьешься как глиста.

Маша в ужасе повиновалась приказу. Она села на стульчик и смотрела в трансе, не мигая, на неторопливую игру. Душа дергалась в пятках умирающей птичкой.

Суровый Ара, зыркая в ее сторону черными зрачками, продолжал невнимательно играться с гибкой металлической головоломкой.

Игра тянулась так долго, что Машу начало клонить в сон, когда Буранов, бросив карты, нетерпеливо повернулся в ее сторону:

— Ау! Девушка!

Его голос вывел Машу из нервного транса. Хищное свирепое зло собиралось с ней расправиться! Машу затрясло в истерике — она не желала умирать! Но и смерть не была самым страшным, что ей было уготовано…