…Кирик приближался к Майори. Он пробежал километров восемь по утрамбованному балтийскому песку – и все же успокоение не наступило. «Значит, надо сделать пару-тройку йоговских упражнений», – и тут же снял брюки, рубашку, майку и, скрепив пальцы на макушке, легко взметнул изящное тонкое тело: стойка на голове – лучшая успокаивающая поза.

И надолго погрузился в себя, лицезря белое море (словно натянутая простыня) и бледную голубизну огромного неба.

А потом взял листок бумаги и написал Тине-Валентине:

«Милая, отчего ты молчишь? Усомнилась в моем существовании? Не надо. Я тут как-то раз даже видел цветной сон. Что бы это значило? С женой по имени Женя и с другой – по имени Ирина я все-таки расстался: нет гармонии. Я никогда ничего не обещаю женщинам, не даю клятв, да и возможно ли это, если наши судьбы решаются на небесах, а мы их голоса не слушаем и поступаем как вздумается.

Эх, если бы знать, куда катится колобок жизни! Куда-то покатится твой колобок? А я тебя все-таки часто вспоминаю».

Тина все начатое доводила до конца. Написала письмо и Виктору, послала по старому адресу, в Калинин (Тверь), но оно вернулось с пометкой: адресат выбыл. Жаль. Куда забросила его судьба, что с ним? Горячего нрава товарищ, оригинал… Рассказала о нем Славе, но тот никак не откликнулся…

Однако тут следует оставить молодоженов и рассказать о бедствиях, которым подвергла жизнь бесстрашного и вспыльчивого Виктора.

После того как хозяин его, Кощей Бессмертный, был убит, Виктора арестовали, был допрос.

– У меня есть алиби, я не виноват, – твердил он.

После этого на Виктора напал столбняк, он не отвечал более ни на один вопрос, чувствовал себя как краб, выброшенный на берег. Устроили ставку с хозяйкой, ее дочерью. Те вели себя нагло.

– Где билет, где твоя знакомая? Все ты сочинил!

– В Ленинграде.

– Адрес?

– Не помню, она обещала написать.

– Даже адреса не знаешь, ничего себе знакомая!

Что скажешь в свое оправдание? Виктор проклинал свою забывчивость, безалаберность (как мог не записать адрес?). Уже была печальная история в его жизни, когда арестовали отца и мать, его увезли в акмолинские степи, тогда он тоже не взял ни одного адреса. Даже дяди своего, который хоть и поменял немецкую фамилию на русскую, однако где-то же он был! Билет до станции Бологое купила сама Оксана, но почему он не взял его?! Дурак – одно слово!

Обвинение выдвинуло против него и второй пункт: порнография. В его комнате нашли фотографии голых женщин. Попробуй отвертись, если их кто-то ему подкинул. Ни одной дельной мысли в голове!

И чем же кончилось то роковое дело? Его посадили. Привели в камеру. Охранник показал койку, и на новичка воззрились десять пар мрачноватых, угрюмых глаз. Окружили его, выжидая. Он взглянул в окно, оттуда лился золотистый свет. Койка рядом с окном, на душе стало легче. Но тут же послышалось:

– Катись колбаской по Малой Спасской! Моя это койка.

– Мне ж дали, – огрызнулся он. – Не хочу другую!

– А мы хочим? Ха-ха-ха…

– Вали отсюда! – И пожитки его сбросили на пол.

Виктор, пользуясь высоким ростом, развернулся и замахал прямыми руками, как мельница крыльями. Они отступили, но тут же сгрудились и с остервенением принялись бить его по животу, по спине.

– Я не хулиган, не убийца, не уголовник! – кричал он. – Я вам не дамся!

Цепкий, как орангутанг, он подпрыгнул, ухватился за решетку окна и молотил в воздухе ногами, при этом издавая какие-то дикие, индейские вскрики. Надо сказать, что это произвело впечатление на арестантов. Даже его внешний вид, высокий рост, выправка, орлиный нос подействовали.

Так он отстоял свое начальное право. Первые ночи почти не спал: вырабатывал план действий. Как выжить? Первая удача – окно, это зацепка за природу, видеть небо, свет, птиц – означает сохранить себя. Второе: надо разговаривать, даже с самим собой, – иначе рехнешься. Третье: найти себе дело, занятие. Какое? Когда-то он пробовал писать стихи – здесь самое подходящее место заняться ими. Так было у Сирано де Бержерака – он писал письма за другого. Виктор может писать письма в стихах за этих убогих неудачников (себя-то он таким не считал). За солдата, убившего офицера, за проводника, обокравшего пассажира, за толстого армянина…

Он все время старался глядеть в окно. Стояла холодная голубая осень, потом стали темнеть небеса и выпал снег. Заискрилось – тоже хорошо!.. Виктор был начисто лишен комплекса неполноценности, а здесь чувствовал полное свое превосходство. В последние годы страна как оглашенная читала, писала стихи, отчего бы и ему не писать?

Слушатели млели, требовали еще:

– Давай, пиши! Про нашу житуху!

По ночам думал об Оксане: какая была встреча! Где ж все это теперь? Почему не написала, почему не разыскивает его? Значит, сердце холодное?.. Ее показания – его спасение. Только от нее – ни слова. Найти ее, но как? Если бы она приехала в Тверь, нашла дом…

Что будет с ним? Прибалт, почти немец, отчасти барон, человек везучий, выносливый – научил отец! – да неужели он погибнет? Ни за что! Стихотворные строчки прыгали в голове, надо было лишь запоминать: «В конуре с закрытой дверью как прикованный сижу…» «Беда и счастье ходят рядом, чуть зазевался – и тюрьма…» «Амнистия – рыбка златая, кому же она угодит?» И он писал свои корявые стихи всем сокамерникам. «Витек, напиши моему отцу». Первые строки уже вырывались, тут же, экспромтом: «Отец, я жил неосторожно, твоим советам не внимал, привык считать, что все возможно, и часто многим рисковал…»

Однажды ночью его пронзила мысль: что, если написать Тине? У нее мог сохраниться адрес Оксаны, тогда, на вокзале, она, кажется, записывала. Написал ей на Басманную несколько строк, мол, попал в неприятную историю, без Оксаны не выпутаться. И стал ждать ответа.

В камере был старик, тихий, верующий, забитый, совсем потерявший свое «я». Его унижали, им помыкали как хотели, а он все молился. Один восточный человек с масляными глазами подговорил братву: завязать старику глаза и руки, а вместо иконы сунуть ведро помойное. Увидав это, Райнер пришел в такую ярость, так рассвирепел, что размахался руками-ногами по уже испытанному способу и разбросал всех по углам. Не вовремя вошел охранник – и тому тоже досталось…

На другой день вышел приказ: перевести Райнера. Его увезли, а вернули только через две недели и в неузнаваемом виде: с двумя переломанными ребрами, напичканного таблетками, молчаливого…