В парижском метро ехать и впрямь чрезвычайно приятно. Онопросторно, в нем легко дышится, потому что оно не зарыто глубоко под землю, наманер московского, и народу в нем, даже в часы пик, никогда не бывает стольпатологически много, как в московском. Правда, оно не украшено мозаиками,лепнинами и статуями революционных матросов, партизан и пограничников ссобаками, да не бог ли с ними, с украшениями, на которые нет ни сил, нивозможности смотреть, когда тебя медленно, но верно проворачивает человеческаямясорубка, выбрасывая наконец на поверхность земли нечто, уже неспособноевоспринимать образчики соцреалистического монументализма, а мечтающее лишь ободном: выбраться из московского метро… выбраться вообще из Москвы – желательнос тем, чтобы никогда больше туда не возвращаться.

В Париже в метро весело! Ну сколько занимал путь от станции«Ришелье-Друо», на которой Марина и Алёна вошли, до этой, как ее там… в жизнине произнести название… на которой предстояло выйти… короче, девять станций,тридцать минут езды, чепуха, а между тем перед ними успели выступить двабродячих певца с латиноамериканским репертуаром (выбившие из глаз Алёны слезуумиления, исполнив румбу «Amado mio!», которую она обожала танцевать счернооким идолом своего сердца), один гитарист, один аккордеонист – обавиртуозы! – а также трое каких-то мужчин, которые произносили речи. Алёнасперва приняла их за бродячих агитаторов, однако они оказались просто-напростобезработными, которые взывали к лучшим чувствам пассажиров.

Особенно запомнился Алёне один. Его голос звучал такпроникновенно, сам он был так черноволос, черноглаз, строен, молод и до такойстепени похож на вышеупомянутого идола, что Алёна даже забыла свою idйe fixeпоследних дней по имени Никита Шершнев.

– Что он говорит? – подергала она за рукав Марину,которая взирала на красноречивого красавца совершенно равнодушно – так же, каки прочие пассажиры, за исключением чувствительной писательницы.

– Говорит, что он клошар и рассчитывает на милосердиемсьедам.

– Клошар?!

Ничего себе! Да если бы парня отмыть и приодеть… или,наоборот, не одевать вовсе…

Нет, затянувшееся воздержание – это вещь страшная, ужасная,опасная!

Алёна отвела глаза, однако музыкальная, трогательная исовершенно непонятная речь очаровательного клошара продолжала надрывать еесердце. И теперь уже не только ее! Какой-то немолодой японец, не выдержавнапора клошарского красноречия (а может быть, пораженный его красотой… хм-хм!),полез в карман (клошар замер на полуслове), достал бумажку в сто евро(прекрасные глаза парижского бомжа стали еще прекрасней, увлажнившись слезойпризнательности), однако тут же спохватился, что получается слишком много,убрал купюру и принялся снова рыться в карманах. Красавец клошар смотрел на этипоиски, и глаза его светились верой и надеждой.

Увы, напрасно! Не найдя ничего помельче, японец поступилочень просто: сделал вид, что ничего и не искал, и опустил глаза снепроницаемым видом.

Лицо юного мизерабля… о, это было нечто! Он произнескакую-то длинную фразу – наверное, очень неприличную, судя по тому, какимисконфуженными стали лица французов, – а потом пошел по вагону дальше.Ничего не понявший японец по-прежнему таращился в окно, словно надеялся разглядетьтам священную гору Фудзи в вихре вишневых лепестков… чудится, вечно снег наднею, вечно сыплется снег!.. А пассажиры почему-то все смотрели на его живот,как если бы ждали, что он вот-вот сделает себе харакири.

– Что он сказал? – спросила Алёна у Марины,которая сидела вся красная. – Что он сказал?!

– Далее следует непереводимая игра слов, –ответила Марина, тихонько пыхтя от еле сдерживаемого смеха.

– Ну пожалуйста!

– Этот мальчик пожелал японцу однажды не найти кое-чегопод своей ширинкой, так же, как он не нашел в карманах, – витиеватовыразилась Марина.

Ага, так вот почему взгляды всех пассажиров так и липнут козначенному месту на брюках этого сына Страны восходящего солнца!

Самое смешное, что и Алёна теперь ничего не могла с собойподелать. Японец демонстрировал самурайскую выдержку еще две остановки, аж доплощади Бастилии, но потом все-таки не выдержал и выскочил из вагона. Можетбыть, впрочем, он просто-напросто туда и направлялся с самого начала.

Через одну остановку вышли и Марина с гостьей, поднялись наповерхность земли и потащили свою сумку на колесиках в сторону большогоарабского рынка, отовариваться на который, как выяснилось, ездит чуть ли непол-Парижа, поскольку семь верст практичным французам не околица, а цены здесьна порядок, а то и два ниже, чем в супермаркетах, на небольших рынках и темпаче в частных лавочках.

– Честное слово, тут не какая-нибудь дыра, –сказала Марина, словно оправдываясь, что не повела Алёну покупать помидоры вфирменные продовольственные магазины. – Мы здесь даже нескольких известныхактеров видели!

Поскольку Алёна – какая-никакая, а все жеписательница! – и сама в родимом Нижнем предпочитала покупать фрукты-овощина Мытном рынке, а не в супермаркете, к примеру, «Европа», где ценыназначаются, такое впечатление, во время ночного бреда владельца, она спониманием приняла оправдания и охотно составила Марине компанию в прогулке поарабскому базару. Морис остался нянчиться с Лизочкой, а девочки отправилисьискать приключений.

Ну и ничего особенного, между прочим, не оказалось на этомрынке. Никакой экзотики, какую Алёна наделялась встретить! Это вам не рынок вМарракеше или хотя бы в Агадире. Арабского здесь только что продавцы да нищие,которые, впрочем, ничего не клянчили, а сидели тут и там с видом терпеливого,даже философского ожидания. Нищие были все почему-то похожие: старики, какодин, в черных бурнусах, сухие, словно залежавшиеся финики; один дедуля,правда, был в синем. Он сидел в самом центре рынка, и ему почему-то подаваличаще всех: наверное, оттого, что он был безумно экзотичен в этом своем бурнусеи повязке, прикрывающей лицо; вдобавок увешан множеством амулетов.