– Да почему? – наконец-то смогла выдавить Алёна,изо всех сил убеждая себя, что Никита просто-напросто употребил расхожую идиомуи ничего такого не имел в виду под словами как убитая. – Иду поФобур-Монмартру, смотрю – табличка с вашей фамилией. Дай, думаю, зайду, еще разпоблагодарю хорошего человека. А когда узнала, что вас нет, я и ляпнула насчетблокнота – первое, что в голову пришло. Не пересказывать же вашей секретаршевсю ту дурацкую историю, которая приключилась в сквере на Монтолон. А потом,мне до смерти захотелось хотя бы на минуточку заглянуть в ваш кабинет. Никогдане приходилось бывать в святая святых человека вашей профессии. Вы самивиноваты, что у меня разыгралось любопытство!

Надо надеяться, Никита не сочтет за намек эту дурацкуюобмолвку: до смерти захотелось?..

– Стоп! – махнул рукой Шершнев, останавливаябезудержный поток ее оправданий, и повернулся к секретарше: – Настя, онаоставалась одна в кабинете хоть на минуточку?

Персиковые щеки ощутимо поблекли. У Алёны уже начался былоочередной сердечный спазм, однако Настасья явно боялась Шершнева почти так же,как и она сама.

– Нет! – почти выкрикнула перепуганнаякрасотка. – Нет! Зашла на минутку, огляделась – и…

Врала она никудышно: бегала глазами (вернее, линзами),нервно тискала руки… Поверит Шершнев? Не поверит? И если не поверит, чтосделает? Обыщет Алёну? Ой-ой…

– Почему же вы не подошли к телефону, Настя? –внезапно рявкнул Никита. – Я же настрого приказывал вам принимать всезвонки! Сколько раз можно говорить о том же самом?!

– Как это не подошла?! – возмутиласьАнастази. – Подошла, но там перепутали номер. Нужен был офис какого-томсье Ламартина… – И она осеклась, поняв, что попалась на самую нехитруюудочку, какую только можно вообразить.

– Чей офис? Ламартина? Любопытно! – Никита слегкаусмехнулся, глаза блеснули, и Алёна ощутила, что ее почти смертельный ужасотступает перед поразительным обаянием этого человека. Она вдруг ощутила себяприговоренной к смерти, в последнюю минуту перед казнью получившей помилование.Может, и впрямь обойдется, а?..

– А с чего вы взяли, что кто-то звонил? –вызывающе спросила Анастази, которую, несмотря на ее молодость, жизнь ужеуспела научить, что лучший способ обороны – наступление.

– Настенька, вы случайно не читали стихотворениеАлександра Сергеевича Пушкина «Глупой красавице»? – ласково спросилНикита. – Вижу, что нет… С того я это взял, что на вашем телефоне стоитопределитель номера. Придя, я проверил звонки. Номер, с которого сюда звонили втри часа три минуты, мне хорошо известен. Он принадлежит некоему мэтру Баре.

– Ее шефу, значит? – с поразительной догадливостьюустановила Анастази. – А почему же он говорил, что ему нужен Ламартин? Я жсообщила, что это офис мсье Шершнефф! А он все никак не мог поверить,выспрашивал у меня телефон этого Ламартина!

– И долго вы переговаривались? – спросил Никита.

– Да нет, минут пять, не больше, – энергичнотрясла головой Анастази.

«Может, она своего шефа тоже шантажирует, как его бабушкашантажировала дедушку? – с внезапно проснувшимся интересом задумаласьвдруг Алёна. – Поэтому он ее при себе и держит? Это ведь не секретарша,это тротиловый эквивалент какой-то! Тротиловый эквивалент дурости».

– Ну, теперь все понятно, – кивнул Никита и сновауставился на Алёну.

Итак, это вовсе не помилование, а лишь отсрочка приведенияприговора в исполнение. Теперь она истекла…

– У вас с Баре было условлено время, когда он позвонити вы, если повезет, получите возможность оказаться в моем кабинете. Такаявозможность вам представилась. Интересно, как вы ею распорядились? Чем здесьпоживились? Стол взломать не могли, компьютер, конечно, тоже, сейф отыскать умане хватило… – высказывал предположения Никита, пристально озирая при этомАлёну, как если бы ее покрытые холодным потом виски и стиснутые губы совершенноточно характеризовали ее никудышные способности в качестве хакера илимедвежатника.

Это ее взбесило. Вернее, взбесило полное отсутствиенормального мужского интереса в его глазах, которыми он ее так и щупал. Отстраха у нее ведь еще и соски напряглись, торчали сквозь майку, какненормальные. И что? Ему это хоть бы хны… А вот, интересно, полицейскийвозбуждается, когда обыскивает – ощупывает! – какую-нибудь хорошенькуюпреступницу?

Впрочем, Никита Шершнев – не полицейский, а она – непреступница, может быть, в этом вся проблема?..

– А кстати… – Глаза Никиты вдруг уперлись в глазаАлёны. – Кстати, о полицейских!

Почему – кстати? Он что, мысли ее прочитал? Ой, хоть бы невсе!

– Я бы вернулся в офис гораздо раньше, если бы на меняне налетели около моей машины те двое оборванцев. Подстрекаемые, как выпомните, одним нашим общим знакомым полицейским… Так вот не слишком ли многосовпадений для одного дня? Понимаете, о чем я говорю?

Алёна тупо покачала головой. Просто так, на всякий случай.На самом-то деле не понять этого намека было невозможно.

Но вот тут-то Шершнев и ошибался. Алёна была изумлена неменьше, чем он, когда увидела того черномазого Калигулу, то есть Нерона, иликак его там.

– Ради чего была организована эта драка? – неунимался Никита. – Чтобы понадежней задержать меня? Или дать вамвозможность стяжать лавры избавительницы и выкачать из меня нужную вам и вашемушефу информацию, заодно растопив лед моего сердца?

При этих словах он почему-то посмотрел на то место, гденаходилось сердце Алёны. Оно трепыхалось со страшной силой – небосьзатрепыхаешься тут! – а еще эти соски торчали…

Короче, впечатление было такое, что девушка в полной боевойготовности.

Но ведь это же только впечатление!

Или не только?..

– Ну, так могу сообщить, что вы напрасностарались, – холодно сказал Никита. – Я не полный идиот, да и вкус уменя гораздо более изощренный, чем может показаться на первый взгляд.

При этих словах он вдруг повернулся к Настасье, обхватил заплечи и притянул к себе. Секретарша покраснела так, что аж глаза слезаминалились.

Ах ты, боже мой, какие мы стыдливые! На рабочем местени-ни?.. Алёна чуть не расхохоталась, хотя было не до смеха. Если честно,сейчас ей хотелось вульгарно смазать Анастази по лилейной физиономии.

Впрочем, это ужасно – давать волю рукам. Она ведь некакая-нибудь базарная баба, она все же писательница, а какое главное оружиеписателя? Нет, не компьютер. Слово!