Ресторанов, повторюсь, здесь в то время развелось хоть прудпруди. Были заведения совсем скромные, куда ходили люди, жившие в дешевыхотелях, где не имелось пансиона и не готовили; впрочем, и в таких простенькихресторанах можно было кутнуть, если заводились деньги. Существовали и оченьдорогие кабаки с джазом, который тогда начал входить в моду, или нарочитые а-лярюсс; были просто, так сказать, приличные места – с красивыми, изысканнымидамами для танцев, а то и с мужчинами, наемными танцорами, с роялем; имелось инечто среднее, совершенно как «Черная шаль», которую и держала Анна Костромина:заведение, отличавшееся богемным смешением стилей. Тут было всего понемногу –изысканности и пошлости, сдержанности и разврата, дешевого шика и тонкостивкуса, оно ловко балансировало между богатством и бедностью, вульгарностью иприличием, оттого и имело такой успех в Пигале.

Отец мне потом рассказывал, с чего они с женой начинали:сняли смрадное кафе, в комнатке на втором этаже устроили контору, небольшойзальчик украсили разноцветными платками, чтобы скрыть облупленные стены (дляремонта денег не было); появилось пианино, которое потом сменилось роялем.Тапер был очень хороший, чем-то очень напоминавший мне того Соловьева, скоторым мы вместе бежали из Петербурга, я его иногда даже звала Соловьевым,хотя на самом деле это был барон… забыла, как его… у него особняк в Петербургенеподалеку от нашего дома, он был меломан, любитель, который мечтал о карьерепрофессионального музыканта… ну что ж, мечта его сбылась в Париже, вот толькоон с семьей жил теперь в одной комнатке вчетвером и трясся над каждым франком.Появилась и артистическая программа, возникли подавальщицы – дамы, но ихсменили блестящие официанты-офицеры, в этом было больше шику, это очень нравилосьпосетителям и особенно посетительницам, они так каблуками щелкали: «Чегоизволите?», что уже за одно это американцы готовы были платить втрое… Отец иАнна перепробовали стряпню нескольких поваров, пока не выяснилось, что инженерХоврин готовит котлеты лучше всех их. Не могу писать о том, как отецвоинственно руководил кастрюлями и сковородками в своем душном подвальчике,сколько сил вкладывал в этот адский труд и даже гордился его результатами…

Глядя на него там, в Пигале, встречая его улыбку, открытую,благородную, приветливую, какой люди Запада не умеют улыбаться, глядя в егобледное лицо, которое наводило на мысль, что он давно не знает солнечных часов,что жизнь его начинается с наступлением темноты, что румянец на его щекивосходит лишь от жара плиты, – я часто вспоминала о Сормове, о том, какотец приходил на завод к восьми утра, чтобы обойти все цеха вместе с инженерамии старшими мастерами, ко всему руки прилагал, даже сломанные станки самосматривал, следил за тем, чтобы всем рабочим получка вовремя выдавалась…Прежде это не было заведено – чтоб вовремя, вообще до него завод хирел, именномой отец сделал его тем огромным, сильным предприятием, так что паровозСормовского завода получил в 1903 году медаль на выставке в том же Париже. Отецвсегда ходил по огромному заводу пешком, без всякой охраны, даже во времясобытий пятого года. Революционные агитаторы его ненавидели за бесстрашие,Горький называл его в «Нижегородком листке» тираном… Ну что ж, рабочие,конечно, в своем Канавине, это такой поселок в Нижнем Новгороде, неподалеку отзнаменитых ярмарочных рядов, жили бедно и плохо, но я там никогда не бывала,теперь мне представляется, что это тоже был своего рода Пигаль… Улучшитьусловия жизни рабочих отец не мог, но условия работы – да, старые цеха онперестроил, старые станки сменил, а в самом Сормове его усилиями был выстроеннеобычайно красивый храм Божий… Очень может статься, он там до сих пор и стоит,в том городе, который назван именем лгуна Горького, а про моего отца и не знаеттам небось никто.

Впрочем, отцу было наплевать на мирскую славу, которая, какизвестно, преходяща. Чистота телесная и вера, чистота духовная – вот что, поего словам, определяет силу человека.

Насчет веры мы с ним теперь, в Париже, мало говорили,наверное, он изверился, потому что в главное духовное прибежище русских, в нашхрам Александра Невского на рю Дарю, ходил редко. Ну а чистота в его дымномподвальчике-кухоньке блюлась удивительная! Он вообще был брезглив ичистоплотен, словно кошка. Помню, у нас в Сормове была горничная Варюша,девушка деревенская, очень простодушная. Отец ее так запугал страшнымирассказами о том, что нас со всех сторон окружают всевозможные губительныебактерии, что Варюша, как-то раз случайно уронив на пол французскую булку, неосмелилась ее поднять, а сокрушенно пробормотала:

– Ах, господи, бактериев-то сколько на нее насело, чтобарин скажут?!

Никаких «бактериев» в отцовом владении в Пигале не было ибыть не могло – заведение «Черная шаль» отличалось особенной чистотой икачеством пищи. Готовили там ну совершенно как в России, и однажды я заметила,что туда стали хаживать и непременно заказывать на обед борщ и котлеты четырепожилые, одинаково скромно одетые француженки… Вообще они были очень похожидруг на дружку и кого-то мне удивительно напоминали, вот только я никак немогла припомнить, кого именно. Как-то раз Анна в моем присутствии подошла к ними спросила, всем ли они довольны, нравится ли им еда. И тут выяснилось, что этогувернантки, которые по двадцать-тридцать лет прослужили в России и ужаснотосковали без настоящей русской еды. Вот кого они мне напоминали: всех техгувернанток, которые перебывали у нас в доме! Дамы просто-таки захлебывались,вспоминая, в каких имениях, у каких графьев служили, каких удивительноодаренных питомцев воспитывали, а как кормили у их хозяев… ну совершенно так жеготовит борщ и котлеты мсье Ховрин!

Отец артистически раскланивался, когда его вызывалипоблагодарить, как циркового актера – на «комплимент». И даже говорил, чтовот-де и нашел он себя: учился-то на инженера, а надо было – на повара, можетбыть, вся его жизнь тогда пошла бы иначе. Все смеялись, поддерживая то веселье,которого не чувствовали ни он, ни другие. Я-то понимала, что, кабы не Анна,которая принудила его работать в ресторане, он с удовольствием вел бы простую,тихую жизнь рантье, а не гробил свое здоровье в тесном и жарком, словнопреисподняя, подвальчике… Другое дело, что тех денег, которые у них с Аннойбыли, на приличную жизнь не хватило бы, а другой не желали ни он, ни она.

Кстати, Анна прекрасно понимала, что именно постоянноеколоверченье в ресторане, хоть оно и жутко утомляет, а все же не дает моемуотцу захиреть и прежде времени превратиться в старика… Точно так же, как ивечная необходимость хорошо, ярко, привлекательно выглядеть вынуждает ееоставаться молодой. Впрочем, у нее для этого имелась еще одна причина…совершенно неприличная! Но об этом ниже.

– Далековато базарчик, – сказала Марина, словноизвиняясь.

– Зато ехать интересно, – возбужденно ответилаАлёна и ничуть не покривила душой.