– Осторожнее, Никита, – заботливо сказалаАлёна. – Своими ласками вы доведете Настеньку до счастливых слез, и у неевымоет из глаз эти чудные изумрудные линзы.

Анастази сдавленно ахнула и прижала пальцы к векам, словнопредсказанное Алёной жуткое событие уже свершилось.

Ах, боже мой, сейчас Никита мог бы позировать для картиныРепина «Не ждали», изображая изумленного мальчика! Неужели он ни разу ненаблюдал свою пассию в состоянии неполной сборки, когда она не накрашена, ненаштукатурена, не причесана и еще не вставила линзы? Выходит, мсье Шершнев всеже полный идиот, хотя только что и пытался уверить собравшихся в обратном!

Впрочем, сейчас было не до переоценки умственныхспособностей адвоката (по совместительству наемного убийцы) Никиты Шершнева.Воспользовавшись тем, что он разглядывает Анастази, Алёна опустила руку вкарман брюк и надавила на кнопку лежавшего там мобильника.

Мгновения спрессованы в года, мгновения спрессованы встолетия…

Наконец-то!

Телефон, стоящий на столе, зазвонил.

Никита отстранился от Анастази и подошел к столу. Снялтрубку:

– Алло! Алло, кто это? Я вас не слышу, алло!

И не услышишь!

Алёна метнулась вперед, выскочила в приемную… ударилась овходную дверь… заперта? Нет, слава богу! Вот она уже на площадке, в лифте,нажала на кнопку с нуликом… Лифт не тронулся с места! Ах да, дверь не закрыта!Задвинула ее невероятным рывком, чуть не вывихнув при усилии руку, – илифт пополз вниз, как раз когда разъяренный Шершень вылетел на порог своегогнезда.

А что, если он заблокирует лифт? Нет, обошлось, обошлось…Табличка второго этажа, первого… нулевой!

Алёна вывалилась из лифта, пронеслась через подъезд, нажалана кнопку «Porte», что означает «Выход»… мелодичный перезвон, символ того, чтоесть, есть, есть выход из того кошмарного положения, в которое попала нашаписательница… и вот уже она вырвалась из жуткого дома, вокруг шумитФобур-Монмартр, а с противоположного тротуара, как раз от еврейской булочной«Zazou», встревоженно машет аж двумя руками не кто иной, как Бертран Баре –шеф, короче говоря…

К слову о кабатчиках. В то время очень многие русскиеоказались за стойками баров или, так сказать, «у кормила» ресторанов.Повар-князь – в этом не было ничего особенного. Поэтесса, директрисаресторана, – это было, так сказать, в порядке вещей. Отец моей подругиКатюши Иониной (я уж упоминала о ней), полковник императорской армии,командующий Батумским военным округом, открыл русский ресторан, еще когда он ссемьей, после бегства из России и мытарств в Константинополе, обосновался вБелграде. А уж в Париже-то… Русские рестораны и кабаре стали одной из главныхпримет столицы Франции тех лет, и длилось это примерно до середины 30-х годов.Потом, после разгрома фашистов, они, конечно, тоже существовали, но не в такомколичестве. В то время, когда я оказалась в Париже, Франция понемногу приходилав себя после Первой мировой войны, люди жаждали веселья, а волнам эмигрантов,вновь и вновь прибывавших из России, надо было чем-то жить, вот кафе,ресторанчики и рестораны, закусочные, бары и плодились, росли в Пигале, словногрибы после дождя.

В то время русские говорили именно так – не «на Пигале», а«в Пигале». Это было нечто большее, чем просто площадь, просто улица, –это был район, а главное – это был образ жизни.

Пигаль… магическое слово, страшное, чарующее, пугающееслово! Всего лишь фамилия французского скульптора: так себе, недурного, но небог весть какого гениального, – я, к примеру, знала эту фамилию лишьпонаслышке, да и теперь, нажившись во Франции, из всех его работ знаю только скандальнуюстатую обнаженного Вольтера… тоже, между нами говоря, нашел, чье обнаженноетело изображать! Но уж такой он был эпатажник, этот Жан-Батист Пигаль, что иопределило скандальную известность района, названного его именем.

Строго говоря, весь Монмартр имел славу скандальную, но наулицах Пигаль, Фонтен и Дуэ сосредоточилось особенно много русских ресторанов изаведений для удовольствия, здесь было бессчетное количество нежных русскихпроституток с громкими фамилиями и родословными и изысканных, хорошообразованных сутенеров, не уступавших им происхождением, здесь русские оркестрыи цыганские хоры заглушали саксофоны негров и звуки безумно модногоаргентинского танго, здесь можно было за небольшую – по сравнению с центромПарижа – плату безудержно провести ночь, забыться в каком угодно чаду, хотьцыганской скрипки, хоть джаза, хоть русской песни. Вообще здесь можно былонеделями не говорить по-французски, потому что русские открыли тут своипарикмахерские, лавки, отельчики, жили здесь… По улицам ходили казаки,гвардейские полковники, профессора Московского и Петербургского университетов,знаменитые артисты, писатели, красавицы, кружившие головы высшему свету русскихстолиц, а теперь отдававшиеся за ничтожные деньги любому праздному американцу…Ох, как я тогда возненавидела именно эту нацию, которая приходила в Пигаль непросто изведать запретных удовольствий, а вкусить от горя целого народа,сожрать кусочек России, из которой многие из них уехали в начале векаголые-босые в Америку, где смогли разбогатеть, даже составить себе состояние итеперь смотрели свысока на тех обнищавших, опустившихся людей, чьи предкикогда-то определяли для их предков черту оседлости, гнушались общаться с ними,отдавать своих детей в одни гимназии…

В Пигале было все перемешано, все свалено в одну кучу, мывсе тут были равны, обитатели его, однако именно здесь я стала такойотъявленной расисткой, возненавидела до дрожи негров, арабов, евреев так, чтотеперь в обществе французов с их дурацкой воинствующей демократией дажеопасаюсь в этом сознаваться!

Да ладно, чего, интересно, я могу еще опасаться, в мои-тогоды, когда единственное, о чем я мечтаю, это о смерти, потому что усталажить?..

Еще несколько слов о Пигале. Это была пристань для смятенныхсердец и опустившихся тел, призрак радости, которая исчезала при первых лучахсолнца.

Толпа русских без родины и дома была заключена впространстве меньшем, чем заброшенная деревенька, отрезанном от мира больше,чем тюрьма. Постепенно суда, приписанные к этому порту заблудших душ, «летучиеголландцы» родом из России, приобретали некие общие черты, на всех лицахпоявлялся общий налет потерянности и неискоренимой тоски… Лишь самые умные,наделенные особенно острым инстинктом самосохранения, как моя мачеха, селилисьпоодаль от Пигаля, например, в нашем 16-м округе, в Пасси, а сюда приезжалилишь на работу, и это давало им возможность выживать, оставаться хозяевами хотябы собственной жизни (или сохранять такую иллюзию), давало шанс использоватьПигаль самим, но не позволять ему использовать и перемалывать себя.