– Этот парень всё время задумчив, и у него, сколько яего знаю, всё время что-нибудь на уме, – раздражённо бросил ИзбранныйУченик. – Ташлак, ты дождёшься, что я твоё содержание в три раза урежу!Неужели нет ничего, о чём мне действительно стоило бы знать?

– Ты осведомлялся о женщине, которую видели у вороткрепости. Я нашёл людей, встречавших её позже. Она появлялась на дорогесевернее Тин-Вилены. Попутчики спрашивали, не нужно ли её проводить, но женщинаотвечала, что до Зазорной Стены и сама как-нибудь доберётся…

Хономер с силой прихлопнул ладонью по ручке кресла:

– Дождусь я наконец каких-нибудь важных известий или доутра так и буду выслушивать чепуху?.. Известно ли тебе, например, что говорят вгороде про эти образа, которые сулятся нам вот-вот принести? Правда ли, будтоих кое-кто уже видел… и якобы даже обрёл исцеление?

– Истинная правда, и готов подтвердить всем, чеммогу! – с необычной для него горячностью заверил Хономера Ташлак. –Скажу даже больше: я сам проник в дом резчика Гиюра, отца Тервелга, и виделоные образа…

Хономер напряжённо слушал, глядя со странным предчувствиемна искренний огонь, мерцавший в глазах соглядатая. Ташлак же вытянул вперёдправую руку:

– Видишь?

Внешность у него была точно такая, какую обычно придаюттайным и зловещим подсылам ярмарочные лицедеи в своих представлениях.Неприметная – и, если всё-таки рассмотреть – неприятная. В том числе густоусеянные бородавками руки. Имея дело с Ташлаком, Хономер старался к нему непритрагиваться, и его ничуть не заботило, замечал ли это сам Ташлак…

Он посмотрел. Кожа на руке подзирателя необъяснимо очистилась.Нет, она не стала необыкновенно здоровой и гладкой, но после прикосновения кней уже не хотелось поскорей вытереть пальцы. Чудо. Истинное чудо Близнецов…

Хономер покрылся мгновенной испариной и одновременно ощутилозноб. Ничего общего с радостным возбуждением, вроде бы должным при лицезрениичуда. Наоборот, Избранный Ученик переживал странную внутреннюю опустошённость.

Он опустил голову и прикрыл ладонью глаза.

– Ступай, – тихо и устало сказал он соглядатаю.

Ташлак, уже открывший рот сообщить что-то ещё, счёл за благопромолчать. Он удалился на цыпочках и очень бережно прикрыл за собой дверь.

* * *

Торг в Чирахе действительно оказался таким большим ибогатым, что поневоле зарождалась мысль о его исконности для маленькогогородка.

Мастерские по выделке мешковины из волокон тростника ибумаги – из его же сердцевины появились, надобно думать, потом. Мешковину сталиделать, чтобы упаковывать купленные и продаваемые товары. Да и бумагу, скореевсего, начали варить затем, чтобы вести счётные записи при торговле, не покупаялисты для письма на стороне: чирахцы славились бережливостью. А возник городок,лежавший на самом берегу плавней, у широкой и удобной протоки, конечно же,вокруг торга, существовавшего здесь… ну, если не “испокон веку”, как обычно втаких случаях говорят, то с тех времён, когда развеялись холодные чёрные тучиВеликой Зимы и Сиронг снова стал течь, – уж точно!

Сюда наведывались с океана большие парусные корабли,владельцам которых по тысяче самых разных причин не хотелось останавливаться вгавани Мельсины. Кому-то казались слишком высокими денежные повинности,налагаемые на тамошнюю торговлю в пользу шадской казны. Чьи-то мореходы последолгого плавания предались уж слишком разгульному веселью на берегу, так что снекоторых пор хозяину судна вовсе не улыбалась новая встреча с городскойстражей столицы. Кого-то вовсе поймали на торговле запретными товарами вроденекоторых мономатанских зелий, дарующих временное блаженство, но по прошествиивремени способных превратить человека в растение… Да мало ли ещё что можетприключиться с купцом, странствующим по широкому подлунному миру?

При всём том, однако, в большой портовый город Чираха так ине выросла. Во-первых, потому, что подобных ей уголков в разветвлённом устьеСиронга был далеко не один и даже не десять.

А во-вторых, здесь тоже не покладая перьев трудились шадскиесборщики налогов. И взимаемые ими поборы были хотя ниже мельсинских, но ненамного. Ровно настолько, чтобы вовсе не отвадить торговых гостей.

Одним словом, торг не то чтобы рос на дрожжах, но вполнепроцветал, и купить здесь можно было поистине всё, что угодно. Начиная отнесравненной посуды, производимой дикими вроде бы жителями островов Путаюма, икончая теми самыми зельями, продаваемыми хотя из-под полы, но по вполне сходнойцене.

Винитар и Шамарган отправились присматривать лошадей.Волкодав же, полагая, что они вполне справятся и без него, поскольку в чём, вчём, а в лошадях они, особенно Винитар, смыслили куда как побольше, –отправился в город, ведомый совсем иной надобностью, а вернее сказать,прихотью, потому что насущной надобности в том для него не было никакой. Емувздумалось посмотреть на бывший дом Зелхата Мельсинского. И на соседний с нимдом, где выросла Ниилит.

Улицы в Чирахе не были ни прямыми, ни слишком длинными.Городок разрастался от причалов и прибрежного торга, и каждый из первоначальныхжителей хотел быть как можно ближе к воде. Оттого многие дома, особенно старые,стояли на сваях, а улицы петляли, следуя изгибам проток, соединялись мостикамии в конце концов упирались в болото. Волкодав понятия не имел, где искатьжилище учителя Ниилит, но скоро выяснилось, что этот дом ему готов показать –естественно, за мелкую монетку – каждый мальчишка.

Как он и ожидал, Зелхатов домишко обнаружился на самом краюгорода (который, по мнению Волкодава, городом-то называть не следовало, ибозащитной стены в Чирахе отродясь не было), и даже слегка за его пределами – наостровке, принадлежавшем больше плавням, нежели человеческому поселению.Маленькое строение со стенами из плетня, обмазанного глиной, с крышей всё изтого же неизбежного тростника, даже не было обнесено забором. Наверное,ссыльный мудрец понимал, что всё равно ни от кого отгородиться не сможет. Домикстоял на сваях, поскольку Сиронг тёк с гор и каждый год, в пору таяния снеговпри своём истоке, значительно разливался. От лесенки наверх – бревна сзарубками в виде ступенек – вели две тропинки. Одна соединялась с улицей, возлекрая которой стоял Волкодав. Другая огибала сваи и пропадала в густых кустах,окаймлявших болото. Венн попробовал представить себе, как некогда прославленныйучёный, вконец одряхлев, понемногу перестал узнавать ближайших соседей, потомутратил дар вразумительной речи. И наконец, однажды летней ночью ушёл вот поэтой самой тропинке, по сверкающей лунной дорожке прямо в гибельную трясину,думая, что восходит к светозарному храму Богини…

Так, во всяком случае, поведали Волкодаву бойкие уличныемальчишки. Наверное, у чирахцев были свои причины рассказывать об уходе Зелхатаименно так, но венн смотрел на маленький домик, спустя десять лет всёпо-прежнему окутанный тенями одиночества, и не верил услышанному. Емудоводилось видеться и беседовать с теми, чей разум отличался от разума обычныхлюдей, как могучие океанские парусники возле здешних причалов – от тростниковогоплота, брошенного гнить у подножия Чёрных холмов. Он честно попыталсяпредставить себе Тилорна, Эвриха, да хоть ту же Ниилит, впавшими в слюнявоестарческое слабоумие… и не мог. Корабль, привыкший пересекать океаны, можетразбиться о рифы или навсегда застрять на мели, но он и в гибели сохранит своюприроду, а не превратится в дрянную плоскодонку из здешних болот.