– Разумеется, правильно, – заверила Бобби. – Здесь, конечно, темно и противно, но мы из-за этого ведь не можем здесь бросить его одного. Лучше поторопитесь.

И они торопливо ушли. А Бобби смотрела вслед их удаляющимся фигуркам, которые были еще какое-то время видны ей в бледном мерцании свечи, и ее охватило странное ощущение, будто наступил конец света. «Вот так, наверное, себя чувствовали те монахини, которых замуровывали в стены монастыря», – невольно подумалось ей, но она тут же строго сказала себе:

– Не будь маленькой глупой девчонкой.

Этого сочетания слов Бобби просто не выносила, пусть даже тот, кто ее так назвал, преследовал вполне добрые или разумные цели. И только очень сердясь на себя, она дозволяла Роберте его применить к проявляющей малодушие Бобби.

Стряхнув с себя страх, она закрепила остаток свечи на осколке лежащего подле мальчика камня и начала открывать перочинный ножик Питера. Это всегда было трудным делом. Обычно тугое лезвие подавалось лишь после того, как его поддевали монеткой в полпенни, но на сей раз Бобби сумела с ним справиться с помощью ногтя, который, правда, сломался, причинив ей весьма ощутимую боль. Зато теперь можно было разрезать шнурки на ботинке «гончего». Освободив от него больную ногу мальчика, Бобби попробовала стащить с нее и носок, но она столь распухла и стала такой неправильной формы, что ей показалось разумней тоже его разрезать. Действовала она осторожно и медленно. Носок был коричневый, вязаный, и она задумалась, кто его мог связать мальчику. Мама? Бобби живо себе представила, как она, бедная, вероятно, сейчас волнуется из-за того, что он все еще не вернулся, и как ужаснется, когда его принесут с такой жутко сломанной ногой. И, наконец, разрезав носок, она увидела эту несчастную ногу, после чего тьма в туннеле сгустилась в ее глазах до непроницаемой черноты бархата, земля, на которой она сидела, стала какой-то зыбкой и ненадежной, а все вокруг поплыло. Однако Роберта тут же одернула Бобби строжайшим окриком:

– Глупая маленькая девчонка! – И она, чуть придя в себя, поняла: этой несчастной ноге необходима подушка, но… Да без всяких «но».

Ей тут же вспомнилось, как они с сестрой порвали красные нижние юбки, чтобы предотвратить крушение поезда. Сегодня на Бобби была нижняя юбка белого цвета, но из такой же мягкой фланели, как красная. Поэтому она тут же ее сняла.

– И какие же эти нижние юбки универсально полезные, – пыталась придать она мягкой фланели форму, похожую на подушку. – Человеку, который их изобрел, нужно поставить памятник.

Она сейчас мыслила вслух, и довольно громко, потому что в подобном месте даже собственный голос приободряет вас и поддерживает.

– Кому и что нужно поставить? – вдруг очень слабым голосом полюбопытствовал мальчик.

– Ой, – посмотрела на него Бобби. – Ты, значит, очнулся? Стисни-ка зубы, тогда тебе будет не так уж больно. Ну же!

И, подняв ему ногу, она подсунула под нее фланелевую подушечку.

– И, пожалуйста, больше не падай в обморок. Пожалуйста, ладно? – быстро проговорила она, услышав, как он опять застонал. А потом смочила платок молоком и бережно положила его на его сломанную ногу.

– Ой, больно! – дернулся он. – Хотя нет, вроде даже приятно.

– А как тебя зовут? – решила хоть чем-то его отвлечь Бобби.

– Джим.

– А меня Бобби.

– Но ты же девчонка.

– Ну да. Мое полное имя Роберта.

– Послушай-ка, Бобби…

– Что?

– Разве вас раньше здесь было не больше?

– Больше, – подтвердила она. – Со мной были Питер и Фил – мои брат и сестра. Они пошли кого-нибудь поискать, чтобы тебя можно было отсюда вынести.

– У вас все имена мальчиковые, – изумился он.

– Да я бы вообще не против быть мальчиком. А ты?

– А мне кажется, ты и так вполне, – сказал Джим.

– Я не это имела в виду, – начала объяснять ему Бобби. – Я хотела спросить, не хотелось ли тебе быть мальчиком, хотя ты и так уже он и есть, – совсем запуталась она.

– Ты храбрая, как мальчик, – убежденно проговорил он. – А почему не пошла вместе с ними?

– Кому-то ведь надо было остаться с тобой, – объяснила она.

– Ну, Бобби, я вот что тебе скажу: ты – кремень. Дай-ка пожму тебе руку. – И он протянул ей руку в красном рукаве, которую она тут же пожала.

– Только трясти я ее, как положено при знакомстве, не буду, – сказала она. – Потому что тогда ты весь сотрясешься, и твоей бедной ноге станет больно. У тебя есть платок?

– Сомневаюсь. – Он пошарил в кармане. – Ах нет, оказалось, есть. Зачем он тебе?

Бобби взяла его и, смочив молоком, положила Джиму на лоб.

– Приятно, – выдохнул он. – А что это?

– Молоко, – ответила Бобби. – Воды у нас нет.

– Ты отличная маленькая сиделка, – явно почувствовал себя лучше Джим.

– Я всегда маме так делаю, если ей плохо. Только не молоком, а одеколоном или уксусом с водой. Послушай, сейчас мне нужно задуть свечу, иначе ее не хватит до того времени, когда тебя будут выносить.

– Ты все продумала, – изумился он. – Обалдеть.

Она-то продумала, и свеча погасла, но вы даже представить себе не можете, сколь кромешной сделалась тьма.

– Бобби, – услышала она голос Джима, потому что теперь не видела даже намека на его силуэт. – А ты темноты не боишься?

– Ну, не очень. То есть…

– А давай мы возьмемся за руки, – предложил он, и это был с его стороны поступок, потому что, подобно всем мальчикам своих лет, он с презрением относился ко всякого рода нежностям, называя их сюсями-пусями.

И Бобби действительно стало гораздо легче переносить эту пугающую темноту, стоило ей коснуться шершавой ладони Джима, а тот, держа ее маленькую гладкую и горячую руку в своей, удивлялся, что не испытывает никаких неприятных эмоций. Бобби пыталась по-прежнему отвлекать его от боли разговором, но оказалось, что темнота мешает не только видеть, но и произносить слова. И они в основном молчали, бросая лишь изредка что-то вроде:

– Ты, Бобби, в порядке?

Или:

– Боюсь, тебе все-таки очень больно, Джим. Мне так жалко.

И теперь им обоим было не только темно, но и холодно.

Питер и Филлис брели по длинному туннелю, и на пальцы Питера капал воск от горящей свечи. Путь их проходил относительно гладко, разве что Филлис сперва, зацепившись подолом платья за проволоку, продрала в нем длинную зигзагообразную дыру, а чуть позже споткнулась о собственные развязавшиеся шнурки и упала на четвереньки, еще раз ободрав колени, а к тому же и руки.

– Этому туннелю никогда не будет конца, – заявила она после этого с недовольным видом.

И дорога назад почему-то действительно показалась обоим длиннее, чем когда они шли на поиски «гончего».