Лицо Дубровской было непроницаемо. Ни торжествующей усмешки, ни тени раскаяния следователь не заметил, и это раздосадовало его еще больше.

– Ну знаете! Я этого так не оставлю, – пообещал он. – Я найду на вас управу!

Было непонятно, кому именно адресовалась эта угроза, но присутствующих начала утомлять эта сцена тоски и отчаяния.

– Заканчивай цирк, начальник, – проговорил Ушаков. – Не видишь, что ли? Развалилось твое дело, как карточный домик. Будешь меня выпускать?

– Обрадовался! – возмутился следователь. – Сейчас таки и выпущу! Речь идет об особо тяжком преступлении. Вы думаете, следствие пойдет на поводу у истерички? Ошибаетесь. У нас будут другие доказательства!

– Ну тогда давайте заполним протокол, – вернулась к насущным проблемам Дубровская. – Я как защитник настаиваю, чтобы слова потерпевшей были записаны по возможности дословно.

Следователь сердито взглянул на нее. Возражать было бессмысленно. Он удалил часть текста, который самонадеянно занес в протокол раньше, когда ожидал, что потерпевшая будет настаивать на прежних показаниях.

Дубровская взглянула на Катю. Та сидела на стуле, сгорбившись, с самым несчастным видом. Краткий период оживления сменился полной апатией. Быть может, она уже жалела о своем безрассудстве. Дубровской стало ее жалко. Она достала из сумочки Уголовный кодекс, нашла нужную страницу и передала его Серебровской.

– Прочтите, – сказала тихо, стараясь не мешать следователю, который, раздраженно стуча пальцами по клавишам, заполнял протокол. – Примечание к статье 307. Если вы добровольно сделали заявление о том, что ваши показания не соответствуют действительности, то вы освобождаетесь от уголовной ответственности за ложные показания. Прочитайте, а то на вас лица нет.

Катя прочитала статью, но по-прежнему выглядела безучастной. Видимо, ее пугала вовсе не уголовная ответственность. В то же время юридический ликбез не прошел незаметно для следователя. Он отвлекся от протокола и, глядя на защитника с подозрением, произнес:

– Имейте в виду, я смотрю на вас и делаю выводы. Скажу прямо, эти выводы мне не нравятся.

– Хорош грозить, начальник! Давай подписывать протокол – и по домам! – не выдержал Ушаков.

Следователь смерил его взглядом, но ничего не сказал.

Когда протокол был закончен, стороны ознакомились с ним и поставили внизу страницы свои подписи. Потом, несмотря на протест обвиняемого, его увели, а Дубровская и Катя вышли на залитое солнцем крыльцо.

Стоял великолепный день самого конца весны. Люди, заканчивая работу, торопились по домам, чтобы успеть урвать кусок погожего вечера и провести его как душе будет угодно: на прогулке в парке, за столиком в летнем кафе, на своих шести сотках. Дубровская думала о том, что ей придется допоздна просидеть за написанием жалобы, и эта перспектива не вызывала у нее ни малейшего энтузиазма. Катя думала о чем-то своем, но к машине не спешила. Замечательный весенний вечер существовал сам по себе, а Катя сама по себе. Даже ее платье унылого кроя, делающее ее старше и полнее, показывало, что флюиды весны ее не беспокоят совершенно.

– Вы все правильно сделали, Екатерина Андреевна, – произнесла адвокат. – Не бойтесь последствий. Их не будет. Никакого обвинения вам не грозит. Следователь это сказал для красного словца.

Катя неохотно кивнула.

– Обвинения мне не страшны. В самом деле, не посадят же меня в тюрьму. – Она поглядела в глаза адвоката. – Как вы думаете, у Аркадия не будет неприятностей?

– С точки зрения закона? Нет. Вы все верно сказали. Он ошибся, полагая, что Ушаков и есть преступник. К тому же он находился в состоянии стресса. Трудно остаться в холодном рассудке, видя, что любимая женщина лежит без чувств.

– Вы думаете, Аркадий любит меня? – усмехнулась Серебровская.

Тут уже настал черед удивляться Елизавете.

– Ну да… У меня создалось такое впечатление.

– Аркадий всегда умел произвести впечатление, – с горечью заметила Серебровская. – Интересно, а поверили бы вы, если бы я вам сказала, что он хотел бросить меня, развестись? А что я резала из-за него вены?

Трудно было представить себе более неподходящее место для подобного разговора. Они стояли на крыльце Следственного комитета. Мимо них шли озабоченные люди. Поминутно открывалась и закрывалась дверь, пропуская торопящихся людей. Дубровской неловко было прервать собеседницу и сказать, что ее ждут дома, а еще у нее незаконченная жалоба и сроки, что Маша и Саша наверняка останутся без прогулки.

– Вам трудно ответить, правда? – Серебровской, казалось, было радостно от того, что адвокат испытывает затруднения. – Как вы считаете, можно ли дважды войти в одну реку? Ну, в смысле, после того, как бросил человека ради другого, можно ли вернуться и полюбить его вновь?

Лиза вряд ли могла считать себя экспертом по человеческим отношениям. У нее был не слишком богатый опыт встреч и расставаний, тем не менее она, как, наверное, каждая женщина, задавала себе вопрос, что случится, если он (муж) ее бросит. Проще было оставить этот вопрос на потом, чем портить себе настроение. Представить себе, что ее драгоценный Мерцалов уйдет к другой женщине, было невыносимо. Рассуждение на тему, принимать ли блудного мужа обратно или выставлять его за порог, казалось ей уравнением со многими неизвестными, поэтому она призналась честно:

– Я не знаю, можно ли полюбить дважды. Но люди живут друг с другом не только по причине любви, верно? Иногда из жалости, иногда по расчету, по привычке, в конце концов.

– Хм, интересно тогда, какой вариант применим ко мне? Жалость или расчет? – Екатерина посмотрела на Дубровскую, но увидела на ее лице не разгадку, а лишь вежливое участие. Адвокат была хорошо воспитана, чтобы прерывать собеседника на полуслове, ссылаясь на неотложные дела. – Извините, я, должно быть, злоупотребила вашим временем. Можете не отвечать на мой вопрос, в глубине души я давно знаю ответ, только мне не хватает смелости признать его. Всего доброго.

Она развернулась и, прежде чем Дубровская успела с ней попрощаться, пошла прочь. В это время, как назло, на крыльцо вышел следователь. Он, разумеется, увидел и потерпевшую, и адвоката, но комментировать ситуацию не стал, только выразительно покачал головой…

Машина раскалилась на солнце, как печь, и Катя немедленно включила кондиционер. Трикотажное платье с глухим воротом, неуместное в жаркий день, прилипло к телу. В тщетной попытке получить облегчение женщина закатала рукава, обнажив запястья. Если бы с ней рядом сейчас оказался посторонний, он, разумеется, заметил бы на ее руках уродливые шрамы от порезов. Бледно-розовые, поперечные, они перечеркивали сосуды на обеих руках и навсегда стали для нее отметиной того страшного дня, который она теперь тщетно пыталась забыть…

Лицо врача плавало где-то под потолком.

– Эй, женщина, вы меня слышите? – Голос звучал гулко, словно в тоннеле. – Ну-ка, посмотрите на меня. Да не закрывайте глаза, черт вас дери!