С трудом удержалась, это все марево отморозков, они сильны вгадком колдовстве. Хотя первый раз ей так захотелось ударить его по голове,вбить в землю по уши, когда он вылез из пещеры и спросил тупо, где же Амира… Нонаверное, это все-таки чужое гадкое колдовство, ибо ей до хруста костяшек вкулаке хочется шарахнуть его по голове, когда он гладит и целует коня вбархатные ноздри…

Добрыня вздрогнул, когда Леся прошептала тоненьким голоском:

— Недоброе место… Чую, черный морок ползет междеревьями.

— В нашу сторону?

Она прошептала еще тише:

— Да. Наблюдает за нами.

Добрыня громыхнул:

— Да? Тогда не горбись.

— Не горбись? — переспросила она. — Почему?Тогда колдовство не подействует?

— При чем тут колдовство? — сказал онраздраженно. — Спина должна быть ровной, а выпуклости… ну, в другихместах. Даже если подкрадываются прямо сейчас, все равно нельзя терять людскоговида… как потеряли эти.

Леся огляделась, погладила коня, даже придержала ему пасть,чтобы не заржал, пугливо прислушалась.

— Что они хотят?

Добрыня буркнул:

— Ну, как и все… Больше земли, больше места для охоты,больше земли для сел или нор… А для этого надо согнать соседей. А чтобыизгнанные не спорили — всех убить.

Она вздохнула с облегчением:

— Все как обычно? А я уж всякие страсти надумала.

— Как обычно, — подтвердил он. — Только уних, кроме топоров, что понятно, еще и нечистые чары. А это похуже.

— У меня есть обереги, — сообщила она торопливо.

— У меня тоже, — ответил он. Пальцы коснулисьрукояти меча. Нечисть, как известно, боится обнаженной стали. — У менятоже есть обереги.

Она вздрогнула:

— Светлое небо!.. У нас на реке часто лягушки вмерзаютв лед. Катаешься зимой, а они смотрят на тебя из глыбы льда выпученнымиглазами… А весной, когда лед растает, оживают.

— Да, — согласился он, — как лягушки илирыбы… Но с лягушками ничего не происходит. Или происходит, но мы не различаем:лягушки все равно лягушки — размороженные или не замерзавшие. Но вчеловеке что-то вымерзает важное… Отморозки живут как те же лягушки или рыбы:едят, пьют, плодятся. Врага убивают, тоже едят. У них нет наших дуростей вроделюбовей, из-за которых парни бросаются на нож, а девки топятся, или там, словодал — сдержи, хоть для этого пришлось бы умереть…

Она посмотрела на него с неуверенностью:

— Но тогда… они должны побеждать.

Добрыня с некоторой неуверенностью покрутил головой:

— Должны. Но не побеждают. Стало быть, что-то в нашемдурном «дал слово — сдержи» есть жизненно важное. Если не для человека, тодля племени.

Она сказала беспомощно:

— Ну, придумай же что-нибудь!..

— Что?

— Ну хоть что-то! Ты же хитроумный…

— Да ну.

— Тятя говаривал, что если не помогает шкура льва, тонадевают шкуру лисью… А о тебе слава идет, что ты хитроумный, на двунадесятиязыцех говоришь как сорока, любого мудреца вокруг пальца…

Он прорычал:

— Когда ждут лисьих хитростей, нет ничего проще… иумнее, чем появиться в шкуре льва.

Снежок тряхнул ушами, Лесе почудилось в карих конских глазахудивление. Добрыня положил обе ладони на седло, оглянулся на девушку:

— У нас нет времени.

— Что ты хочешь делать?

Уже с седла ответил сурово:

— Прорываться — погибнуть, остаться —умереть. Но лучше погибнуть, чем умереть.

Она торопливо взобралась на лошадь, в голове вертелось: акакая разница — погибнуть или умереть, это ж все то же, он нетерпеливождал, наконец она уже в седле натянула лук, наложила стрелу на тетиву.

— Готова?

— Добрыня… — выдохнула она. — Я… в этотсмертный час… когда…

С той стороны раздался вой, в котором не было ничегозвериного. Мороз пробежал по коже Леси, а внутри все застыло. В ответ прогремелкак гром яростный клич, блеснуло лезвие длинного меча. Снежок взвизгнул, встална дыбки.

Леся ударила пятками под конские бока. Деревья замелькали,встречный ветер ударил в лицо и разметал волосы. Снежок и блистающий всадникнеслись впереди, как брошенная рукой великана серебряная гора.

Так вот оно что уготовано проклятым демоном! Его трясло,сердце бухало как молот, легкие кипели, как в котле, нечто яростное рвалось насвободу, красная пелена застила взор. Страшный жар пошел от его тела, онуслышал яростный вскрик:

— Слава!

Впереди выросли костлявые фигуры. Бледные лица уставилисьбольшими водянистыми глазами. На миг по телу прошла вроде бы рябь, как отхолодного ветерка, но его ярость сожгла, отбросила чужие чары, он налетелконем, ударил, с диким наслаждением ощутил, как лезвие рассекает плоть,перерубает суставы, кости, как конь сбивает грудью телеги, повозки, рушитшатры, а его меч без разбору рассекает как мерзкие тела, так и все, чтомелькает на расстоянии вытянутой руки с мечом: людские постати, коней.

Иногда кто-то успевал упасть, пронзенный стрелой, и тогда Добрынярычал как зверь и гнал коня дальше. Те отморозки, что пришли по их следам,остались разрубленными тушами, а конь вылетел в низину, впереди десятка двахат…

Снежок покрылся потеками слизи, шерсть на боках слиплась.Меч рассекал тела легко, словно пролежавшие до весны тела утопленников. Во всестороны брызгало желто-зеленым, Добрыня орал от отвращения, гнал коня вперед,ломил стену белесых тел.

Отморозки схватились за оружие, наконец поняв, что их тайнаямощь не согнула странного человека, не привела к покорности. А Добрыня,осатанев, ломился, повергал, крушил, топтал конем, несся дальше, убивал.Доспехи начали нагреваться, во рту стало сухо и царапало десны. Он уже некричал, а хрипел, руку в плече ломило, а меч постепенно обретал вес.

Он услышал слабый крик, понял с недоумением, что это ужедавно звенит в его голове. С трудом оглянулся. Леся с пустым луком неслась наконе следом, волосы треплет ветер, рот разинут.

— Добры… Добрыня!.. Остановись!

Снежок, услышав ее голос, уперся копытами, пропахал землю вчетыре борозды. Его шатало как тростник под ударами ветра. Шерсть сталагрязно-зеленой, потеки сползали по гладким бокам и срывались крупными каплямина землю. Добрыня с отвращением мотнул головой, брызги полетели, как отвылезшего из реки крупного пса.

— Что? — проревел он яростно.

— Мы прорвались! — прокричала она ликующе. —Прорвались!.. Давай вправо, там дорога вдоль реки!..