И она искоса взглянула на Глафиру. Та некоторое времясидела, не шелохнувшись, уставившись на коробку с имбирным печеньем. Потомвдруг замотала головой, повернулась к старухе и схватила ее за руки.

– Вера Васильевна, – заговорила она отчаянно, –послушайте!.. Я точно знаю, что Разлогов все время давал Марине деньги! – Бабкахотела возразить, но Глафира не дала ей этого сделать. – Да, да! Мне наплевать,верите вы или нет! Но он платил постоянно и помногу! Я никогда не понимала, зачто! Но не спрашивала, это ведь его жизнь, а не моя, я-то появилась уже потом,потом!

Зачем-то она потрясла бабкины руки, тяжелые и холодные.

– Он никогда, никогда не говорил мне о ребенке!

– Как же тута скажешь-то? Я, мол, своего сыночка сам уродомсделал, а потом сам же его, сироту, на произвол судьбы спокинул!

– Этого просто не может быть! – Глафира выпустила бабкиныруки, наклонилась вперед и схватила себя за волосы. И забормотала лихорадочно:– Хотя тогда за что он платил? И так много?! Откупался? Никак, никак… Господи,разве так можно?..

– Погоди, девка, – сказала старуха, пожалуй, с сочувствием,– не убивайся ты так!

– Откупался? – бормотала Глафира. – «Только вперед? Прошлогонет и больше никогда не будет… Все, что осталось позади, отработанныйматериал!»

– Погоди, погоди, девка…

– Но ведь за что-то он ей платил! Все время, постоянно! Итак много! Выходит, за ребенка? За изуродованного ребенка?!

– Да ни копеечки он ей не дал! Ни одной!

– Замолчите! – закричала Глафира страшно. – Немедленнозамолчите!

Она выскочила из дома и побежала по дорожке – куда, зачем?Разве теперь можно убежать от того, что только что Разлогов с ней сделал? Отнового, ужасного знания? От Разлогова, который перестал быть Разлоговым и сталпросто мерзким, отвратительным человечишкой?! Глафира все шла по дорожке в лес.Уйти бы далеко-далеко и больше никогда не возвращаться! Ногам было мокро, иледяной ветер задувал в пиджак, который она надела, потому что ей оченьнравился разлоговский запах.

Однажды где-то здесь они смотрели лосенка. Трогательного,губастого лосенка, который объедал листья, а потом вдруг удивленно уставился наних. Мать где-то рядом ходит, сказал тогда Разлогов.

Значит, все это время – и когда смотрели лосенка, и когдаклали печь, и когда подтирали за щенком лужи, и когда скучали на протокольныхмероприятиях, и когда собирали чемоданы, чтобы лететь на море, – он… знал?!Знал, что где-то пропадает мальчик, его собственный сын. Пропадает потому, чтоего отец, вот тот самый, что смотрел лосенка и ездил к соседу, державшемулошадей, – чудовище? Отвратительное еще и потому, что так своей вины никогда ине признало?! Откупалось, платило – но никогда не каялось?!

Глафира все шла и шла, и мокрый лапник хлестал ее по щекам.Так тебе и надо, дура. Еще больше бы надо, да некуда!

– Девка! – закричали откуда-то издалека. – Девка, вернись!А-у-у!

– Ау, – мрачно отозвалась Глафира себе под нос, – ау.

Она дойдет до речки, прыгнет с обрыва, и дело с концом. Водахолодная, и это облегчит все дело. Когда-то на Байкале Разлогов говорил ей, чтов холодной воде долго не продержаться. Он заставлял ее натягивать спасжилет, ноговорил при этом, что в такой холодной воде жилет нужен только для того, чтоббыстрее нашли! У Глафиры нет спасжилета, и быстро ее не найдут.

Впрочем, какая разница!..

Может, от того, что отчаяние ее было так велико и такнеожиданно для нее самой, а может, от ветра, который тревожно гудел в соснах,все усиливаясь, выдувал из глаз слезы, а из головы мысли, но только она вдругостановилась посреди темного леса, закрыла глаза и подумала совершенноотстраненно: что это со мной? Это не моя жизнь. Это чья-то чужая, не имеющая комне отношения, уродливая и перепутанная, у меня никогда такой не будет!

Да нет, с досадой возразили ветер и лес, в котором где-тодалеко бродил подросший лосенок. Нет же. Это именно твоя жизнь, и ты должна вней разобраться. Поставить на прошлом крест и продолжать жить дальше. Тольковперед – так, кажется, говорит твой Разлогов? Ну если ты, конечно, и впрямь несобираешься топиться!..

Глафира некоторое время постояла, длинно и протяжно дыша, иповернула к дому.

В ванне было невыносимо холодно. Вода была ледяной, хотяПрохоров, кажется, открыл кран с горячей? Этой ледяной горячей водой он поливали поливал себе голову, и она текла по лицу и по шее, и гадкое трикотажное«неглиже», в которое он нарядился, было насквозь мокрым.

Под дверью стенала кошка Дженнифер, умоляла его выйти. Аможет, это не кошка умоляла, а прекрасная девушка Олеся, с которой он собиралсядолго и разнообразно!..

– Дрюня, выходи! – стенала кошка-девушка. – Ну что такое, а?Ну ты прям чудной какой-то! Как будто сам не свой!

Вот молодец девушка! Заметила его состояние.

Прохоров закрыл воду и, стуча зубами, содрал с себя мокрое«неглиже». Надеть было нечего, и он натянул халат, слабо пахнувший Глафирой.

– Ой, ну слава тебе боженька! Я уж хотела эмчеэсникамзвонить, чтобы они тебя силой доставали! Дрюнь, ну что за дела, а? Ну чтотакое, а? Ну даже я из-за кольца этого долбаного не так трясуся, как ты! Нупропало и пропало, и ладушки! Ну ты же мне новое купишь, Дрюнчик?

– Нет, – сказал Прохоров, упал на кровать и закрыл лицорукой. – Не куплю.

– Почему-у? – поразилась бедная прекрасная девушка.

Прохоров думал.

Ну хорошо, допустим, допустим!..

Допустим, кольцо забрал Разлогов. Приехал хорошо провестивремя, небось вискарик свой привез, закуски, икры красной, Олеся это любит.Допустим, после игрищ в постели эта дура показала ему кольцо – ну чтоб хахальпонял, что у девушки есть еще и другие поклонники, и вот какие милые вещицы онидарят! Подари мне колечко! Допустим, Разлогов кольцо узнал. Еще бы его неузнать – такого уродства во всем мире больше не сыскать! Разлогов его узнал и,когда девушка Олеся удалилась «попудрить носик», кольцо из «коробушки» забрал.Допустим, допустим… Что дальше? Что было дальше?! Вот от этого самого «дальше»зависит вся его жизнь!

От мокрых волос подушка тоже стала противной и мокрой.Прохоров выдернул ее из-за головы, швырнул в сторону и попал в Олесю, котораявесело засмеялась и кинула ему подушку обратно – думала, игра такая.

Разлогова больше нет, следовательно, с этой стороныопасности тоже нет. Нет-нет!.. Но если он забрал кольцо, что он с ним сделал?Вот, вот это самое главное! Прохоров весь затрясся, пошел мелкой дрожью. Что онмог с ним сделать? Да все, что угодно. Положил в карман, например, чтобы потомразобраться, как кольцо попало к Олесе. «Разбираться» он стал бы с Олесей, о еесвязи с Прохоровым он ничего не знал. Да и никто не знал, и не должен узнать!