Володя осторожно двинулся вперед, не зажигая нового факела. То и дело он оглядывался на спасительную кабину лифта. Пройдя еще шагов пятьдесят, он снова остановился. В голове вдруг мелькнула тревожная мысль: а если впереди провал? Зажег новый факел. Наклонившись, присмотрелся к каменной кладке пола. Видать, древняя, но очень прочная, сколько же ей лет? Взгляд перешел на стены, то же самое – ни следа разрушения не заметно. Физрук продвигался дальше. Его распирало любопытство.

«А что, если здесь клад?» – мысль эта была настолько заманчива, что он, забыв об осторожности, ускорил шаги.

И все же чувство тревоги не отпускало, оно заставляло постоянно озираться назад, вглядываться в освещенную кабину лифта, которая была уже довольно далеко. Внезапно что-то брякнуло, и он в страхе остановился. Снова зажег газету и посветил под ноги. Володя ожидал увидеть что-нибудь зловещее и таинственное, ну, скажем, какой-нибудь ржавый меч или цепи, а еще лучше золотой браслет. Однако находка была еще удивительней – прямо у его ноги валялась консервная банка. Он наклонился и поднял ее. Банка была из-под венгерского консервированного зеленого горошка, открыта, судя по всему, совсем недавно. На дне еще оставались следы содержимого. Володя в сердцах отшвырнул банку, и она с грохотом покатилась по каменному полу.

Вот тебе и раз, он в недоумении почесал затылок – подземелье, тайны… Тут кто-то ходил, и совсем недавно. А я клад размечтался найти…

Он хмыкнул, зажег очередной газетный лист (их оставалось совсем немного) и смело зашагал вперед, глядя себе под ноги. Надо же в конце концов узнать, куда ведет проклятый ход, – не розыгрыш ли это учеников, которые его недолюбливали? Но на пути ничего больше не попадалось. Ход вел неведомо куда, и Сыроватых решил уже вернуться назад.

Газета догорела, и в наступившем мраке Володя различил впереди какое-то световое пятно. Прошел он, должно быть, шагов пятьсот, может, чуть больше. Он оглянулся – лифт едва светился сзади.

Остановившись, физрук размышлял, что делать дальше. И решил выяснить все до конца. Почти бегом побежал он вперед и скоро стал различать, что свет вроде был электрический. Он еще наддал. Свет приближался, и вскоре он с ужасом различил, что приближается к кабине лифта. В недоумении он оглянулся – сзади было темно и пусто. И тут он заметил, что в лифте кто-то есть. От злости и растерянности у него затряслись руки.

«Ну, сейчас я этого шутника сделаю», – подумал он и рванулся к кабине.

Человек стоял к нему спиной и, казалось, что-то рассматривал на стене лифта. Ничего, кроме нецензурных надписей, на ней быть не могло. Володя подошел почти вплотную к лифту и тут оторопел. На странном незнакомце, который продолжал стоять к нему спиной, было надето нечто вроде старинного камзола с высоким стоячим воротником. Над воротником покачивался огромный, покрытый, как показалось Володе, плесенью, парик. Но самое ужасное, что сквозь этот самый камзол и парик ясно было видно стенку лифта и даже можно было различить упомянутые выражения. Незнакомец был полупрозрачен.

Физкультурник Сыроватых был нетрусливым человеком. В свое время он служил в погранвойсках, кой-чего повидал, к тому же занимался боксом. Однако в этот момент привычная самоуверенность оставила его.

Ноги стали ватными, он весь дрожал, и тело, казалось, наполнилось холодной кислой массой. Разум перестал реагировать на происходящее, и он остолбенело взирал на прозрачную фигуру. В этот момент фигура повернулась к нему, и он увидел, что вместо головы у нее между париком и воротником совершенно пустое место. Однако руки и ноги были на месте.

– Отдай мою голову, – промолвило существо басом. Откуда шел голос, если не было головы, Володя так и не понял.

– Отдай голову, отдай голову… – запищали, заскрежетали, заплакали кругом другие голоса. Горячая струйка побежала у физрука по ногам прямо в кроссовки «Тайгер», которыми он очень гордился.

Володя почему-то сразу понял, что речь идет о черепе, который украшал интерьер его квартиры. С этой минуты он плохо помнил, что было дальше. Кажется, он сломя голову побежал назад к лифту, влетел в него, нажал кнопку двенадцатого этажа. Он нисколько не удивился, что лифт работает безотказно. Квартиру он открыл мгновенно, схватил со стола череп, завернул его в какую-то газету, кажется, в любимый «Советский спорт». Все это он делал автоматически. Потом физрук опять вбежал в лифт, который стремительно понесся вниз.

Вот и знакомое подземелье. Он во весь дух понесся по нему и вот уже опять стоит перед освещенной кабиной. Призрак, казалось, ждал. Он взял у него из рук сверток, отшвырнул газету и водрузил череп себе на плечи. В этот момент Сыроватых явственно увидел, как кости черепа стали покрываться мускулами, затем кожей, и скоро перед ним стоял пожилой мужчина с суровым изрезанным шрамами и украшенным вислыми усами лицом.

При этом фигура человека потеряла свою бесплотность. Она стала вполне материальной.

– Не бери больше чужих голов без спросу, – промолвил этот некто все тем же басом и погрозил физруку пальцем.

– Не бери, не бери… – заверещали кругом голоса, и силы оставили спортсмена.

Очнулся он, как ни странно, дома, на любимой тахте. Было утро, дождь кончился, мягкий серый свет наполнял комнату. Вскочив с тахты, он очумело затряс головой.

Какой жуткий сон приснился. Потом он глянул на стол, черепа не было, метнулся в прихожую и схватил свои кроссовки. Они были влажные и неприятно пахли. С кроссовками в руке он сел на пол и с ужасом уставился на входную дверь. Волосы его зашевелились…

В квартире номер 49, примерно в то же время, когда пробудился злополучный физрук, заседал небольшой совет. Ему предшествовала практически бессонная ночь присутствовавших на нем.

Когда первое потрясение от увиденного прошло, майор Тарасов попытался осмыслить происходящее с научной точки зрения. Первым делом он сфотографировал лицо на полу, морщась и тоскливо поглядывая на кухонный абажур, несколько раз щелкнул «Зенитом».

– Света маловато, – критически заметил он. Аполлон приволок из спальни торшер. Стало светлее. Больше всего опасались, что лицо вот-вот исчезнет, как уже раз случилось. Но оно не исчезало. Потом Тарасов взял тряпку и стал осторожно стирать кровь, обильно залившую пол кухни. То, что это была именно кровь, он нисколько не сомневался: повидал ее достаточно.

Лицо на полу теперь стало совсем хорошо видно. Тарасов снова защелкал фотоаппаратом. И только после этого внимательно вгляделся в таинственный портрет.

Лицо принадлежало человеку лет сорока, смуглому, темноволосому. Было в нем нечто иностранное: то ли аккуратная бородка, то ли длинные кудри. Но, видимо, не борода и не волосы создавали это впечатление. Массивный горбатый нос с широко вырезанными ноздрями, глубоко посаженные глаза, удлиненный овал лица – все выдавало в нем личность незаурядную.

Более того, явственно чувствовалось, что человек этот – житель не нашего времени. Казалось, что лик его сошел со старинной гравюры какого-нибудь итальянца или испанца. Можно было также различить часть шеи и край какой-то одежды, видимо, высокого воротника. Но эти детали были размыты. Однако именно они и усиливали впечатление, что портрет пришел через века. Вызывало невольный трепет выражение лица. Казалось, невероятные муки отражались на нем. Страдание обезобразило его, но одновременно придало ему еще большее величие. Крупные капли пота, покрывавшие лоб и скулы, были хорошо различимы. Рот, застывший в крике, перекошен. Прекрасные ровные зубы были покрыты кровавой пеной, которая стекала на подбородок.