Егор застыл на пороге, и дед толкнул его в спину. Щелкнула задвижка. «Вот мне и хана», – подумал Егор с каким-то даже удивлением. Пока смерть была лишь вероятностью, одним из многих вариантов развития событий, он боялся ее до обморока. Теперь она лишь изумляла его. Нет, не такой смерти он хотел. Правильнее, честнее было бы умереть возле дачи. Тогда его по крайней мере похоронили бы. Шер не раскрыл бы никому его секрет, ему воздали бы причитающиеся почести. Ну не здесь же умирать! Не в грязном курятнике, посреди птичьего дерьма. Это несправедливо, обидно.

Бабка оказалась сухощавой и невысокой, как и ее дед. Она выступила из темноты скорее осторожно, чем агрессивно. Платок сбился на плечи, седые волосы растрепаны, одежда в пятнах.

Егор осмотрелся. Выломать, высадить доски! Это в его силах. Но вместе с тем он понимал: даже если он и выберется из курятника, то далеко не убежит. У деда ружье. Он все равно добьется своего. Но лучше смерть от пули, чем от этой.

– Дед, – позвал Егор, – ты с ума сошел? Ты что творишь? Она же уже не человек!

– Это тебе она не человек. А мне – человек. Кормить ее как-то надо? Надо. Мне, думаешь, это в радость? А что делать?

Старуха пошла к нему, выставив руки вперед. Потом оглянулась в нерешительности, будто узнала голос мужа.

– Не дури! – закричал Егор, пятясь вдоль стены, стараясь, чтобы голос звучал убедительно. – У нее мозг не работает. Она ничего не понимает!

– Ты что, доктор, что ли? Все она понимает.

– Побойся Бога. Ты держишь дома труп! Ее похоронить надо.

– Моя жена – мне решать. Может, вылечат ее еще. Пока силы есть, буду кормить.

Заговаривая деду зубы, он на глазок оценивал крепость стен. На самом деле и не курятник это даже, а барахло какое-то. Сколочен из чего придется. Две стороны вообще из фанеры. Одна крест-накрест заколочена рейками. Раз укрепили, значит, именно это – слабое место. Надо пробовать. Старуха волновалась, кряхтела болезненно и нервно. Зыркала на него мутными бельмами.

Он им не курица!

– Тебя отпустишь, ты пойдешь всем расскажешь, как я тут хорошо живу. Приведешь кого не надо. Смирись. Все одно ты не жилец. Малахольный, по тебе видно. Выглядишь как покойник.

– Открой. Не бери грех на душу.

– Ничего, не в первый раз. Я тоже не зверь, а что делать? Курей больше нет. Кролей нет. – Ему показалось, или мужчина плачет? – Всех съела. Собак и тех нет. А жрать ей что-то надо.

Дед замолчал, послышались тихие всхлипывания. Тянуть дальше нельзя, старуха разволновалась. Чует добычу, просто не может пока поверить в свою удачу. Треск от соприкосновения тела с фанерой вышел громкий, но дерево выдержало. И сразу же раздался оглушительный выстрел. Пуля пролетела, наверное, совсем рядом с ним. А может, и нет. Одно можно сказать точно – времени у него очень мало. Бабка хныкала, будто от страха. Вторая попытка была вознаграждена щедро – стенка не проломилась, а упала практически целиком, несильно задев деда.

Следующий выстрел прозвучал, когда Егор уже был у калитки. Он бежал по лугу, спиной чувствуя взгляд, чувствуя, как напрягается палец деда на спусковом крючке. Но третьего выстрела все не было. И вскоре он понял – и не будет.

Егор перевел дух. Его не пристрелили, но он все равно, скорее всего, умрет, лопнут камеры сердца. Невысокие стожки сена показались ему сейчас милее всех диванов, всех кресел. Дойдя до одного из них, Егор опустился в ароматную подсохшую траву.

Почему же дед все-таки не выстрелил? Закончились патроны? Жена добралась до него раньше, чем он успел спустить курок? Старик пожалел его, дал уйти? Егор обнаружил, что сумка при нем. Небольшое достижение. Шприц все равно пуст, и еды больше нет.

Черт, он так ничего и не добился. Не приблизился к городу, даже не нашел автомобиля. Он слаб и беспомощен. Теперь его положение еще хуже, потому что уколоться, вернуть себе силы, больше нечем. Но есть и положительные моменты. По крайней мере он до сих пор жив, и на этот раз у него не отказали ноги. Если первая доза с непривычки была оглушительна и аукнулась самыми неожиданными реакциями, то вторая прошла на ура. Без нее он бы не смог взять себя в руки, высадить стену, пробежать так далеко. Какая все-таки удобная вещь – сено. Даже сыроватое, оно дает тепло. Сидеть здесь – предел его мечтаний.

Егор очнулся от шороха. Небо оказалось расчерчено ровными линиями. Отведя от лица травинки, он решил, что шуршала, наверное, мышь. Заметно стемнело, значит, он проспал не меньше трех часов. Заснуть в стогу было не только опасно, но и глупо. Пока были силы, надо было искать машину, ехать, топать, ползти домой. Егор приподнял голову, но она тут же закружилась. Сено больше не грело. Приближалась ночь. Сдохнуть, что ли, здесь? Какая теперь разница. Все равно сил больше нет. Тошно.

Есть взгляды, которые «ласкают» или «буравят», но этот взгляд лениво полоснул по нему тупой бритвой. Почувствовав его, он повернул голову, снова испугавшись, что сейчас же остановится сердце. Они стояли вокруг стожка, будто собирались водить хоровод, да все не могли решить, в какую сторону пойти. По всем приметам то были соседи деда. Может, из другого садоводства. От шороха, который он издал, пошевелившись, они чуть отпрянули, как дикие звери, но продолжали смотреть.

Разговаривать с диким зверем, разумеется, совершенно бессмысленно, но человеку присуще выражать свои эмоции словами. Егор зачем-то сказал этим:

– Что уставились? – и заплакал, скорее от злости на самого себя за то, что так опростоволосился с этим стогом. Потом он с трудом поднялся.

Эти молчали, не спешили сомкнуть круг. Егор старался впитать все подробности их облика, все-таки это было последним зрелищем в его жизни. Почему-то казалось, что и они смотрят на него, хотя, конечно, это не было правдой.

Всем им было хорошо за пятьдесят. Один дышал ртом, тяжело, одышливо, видимо, при жизни страдал астмой или чем-то в этом роде. Во рту у него не хватало многих зубов, а кое-где блестели металлические коронки. Другой был густо украшен татуировками, с которыми сливались проступившие вены, от чего издалека он выглядел абсолютно синим. «Поселковые пьяницы. Сидят у магазина и клянчат рупчик, – отметил Егор машинально, – счастливчики. Когда их кусали, они, наверное, были в зюзю и даже не поняли, что произошло. Просто один дурман сменился другим». Противно, что такие будут трогать его своими заскорузлыми руками. От досады Егор даже швырнул в них клок сена. Слезы текли привольно, приятно горячили щеки.

Он вскочил и, утирая их, топнул ногой, чего не делал с самого детства.

– Что уставились? Что уставились? – повторял он. – Радуетесь? Ненавижу!

Голос срывался, но Егор продолжал кричать, пугаясь собственного сипения. Он раскидал уже, наверное, все сено, на котором лежал.

– Давайте, подходите! Крысы! Мрази! Боитесь? Когда же вы все сдохнете, наконец? Как вас земля носит?

Этот в татуировках, который все-таки сделал шаг вперед, отпрянул и даже открыл рот. Повизгивая, он задирал лицо к небу, будто призывая его в свидетели вопиющей несправедливости. Его товарищи тоже пришли в волнение. Второй алкаш оглядывался на друга, казалось, сейчас он скажет: «Что с тобой? Успокойся!»