– Тогда убей меня, – попросил демон. – Мне не нужен мир, в котором люди не знают, зачем живут.

С одного удара отрок-герой убил демона.

– Ты смелый человек, ты победил двух демонов, – сказали люди и устроили праздник. – Но там, за северным морем, живет третий. Самый страшный демон. Он отнял нашу веру, сожрал нашу надежду. Мы умираем от пустоты наших молитв. Музыка мертва, слова подернулись пеплом. Небо не слышит нас, боги стали глухи… Пойди и убей его. Он умрет, и мы снова сможем верить.

Несколько лет шел отрок за море, за это время он вырос, стал мужем, но его ступни были источены до костей… Хромая, отрок-муж пришел на северное побережье и увидел третьего демона. У самой кромки воды сидел белый старец. И он был старше, чем Время, но и чуть моложе. Глаза его выклевали птицы. В бороде застрял чертополох, одежда превратилась в тряпье, сквозь которое проглядывало старое тело. Он услышал шаги героя, повернулся на звук и еле слышно спросил:

– Кто ты, и зачем ты здесь?

– Я тот, кто убьет тебя.

– В чем моя вина? – спросил старик под шорох волн.

– Люди перестали верить, люди перестали надеяться. У них больше нет богов, а молитвы подобны луковой шелухе. Небо нас не слышит, не слышит и море. Наши слова падают, словно птицы, пораженные мором. Люди сказали, что если ты умрешь, в наш мир вернется вера, и боги снова примут нас.

– Тогда убей меня как можно скорее, – сказал третий демон. – Мне не нужен мир, в котором нет веры.

Отрок-муж убил третьего демона. И стало хорошо.

Солнце сияло сквозь радужные дожди, травы оплетали ноги, и все дышало любовью, мечтой и верой, пока он шел обратно к людям.

Но когда он вышел из-за моря, когда он спустился с гор, когда он миновал кромку леса, люди встретили его ножами и вилами.

– Ты обманул нас, – сказали они. – Ты убил не тех демонов. В нашем мире по-прежнему нет ни любви, ни радости, ни веры. Мы умираем, и никто не в силах нам помочь. Может, если мы убьем тебя, то вновь обретем утраченное?

– Тогда убейте меня, – сказал повзрослевший отрок-герой. – Мне не нужен мир, в котором нет любви. Мне не нужен мир, в котором люди не знают, зачем живут. И мне не нужен мир, в котором нет веры.

И люди убили его.

Солнце засияло ярче. Горное эхо запело громче. Море вторило вечными мантрами.

Ничего не изменилось.

Перед закатом пришли три демона и похоронили героя.

Первый демон плакал.

Второй – смеялся.

Третий – пел песни.

И только время улыбалось и бежало, бежало, бежало…

* * *

– Не поздновато ли?

Казус затянул пояс на халате и пропустил их в квартиру.

– Только не начинай, пожалуйста, – Кира сбросила туфли и, шатаясь, прошла в свою комнату. Щелкнул замок.

– Напилась?

– Скорее, эмоциональное потрясение. Шок. Я почему-то думала, что вы носите парчовый.

Казус затянул пояс.

– В парчовом неудобно. И холодно. Все время мерзну. Так от чего шок?

– Чаю нальете, скажу.

– Проходите.

Казус замешкался в коридоре. Из зеркала на него смотрел усталый немолодой мужчина в нелепом полосатом халате. Халат показался пошлым. Жизнь – неудавшейся.

– Где же вы?

Он разозлился. Эта женщина чувствовала себя в его доме как в своем собственном.

– Вы заняли мое место, – сказал брюзгливо и почувствовал еще большее отвращение к себе.

Что она тут делает? Зачем так откровенно смотрит на него? Чего хочет? И, главное, чего он сам хочет? Ее? Павел Сергеевич изумился мысли.

Мара в ответ усмехнулась, словно услышала.

– Не подсижу.

– Какой чай пьете? Черный? Белый? Зеленый? Красный?

– Красный. Каберне. И танина побольше.

Казус хмыкнул, достал бокал, бутылку. Нарезал сыр. Вывалил на блюдце оливки и маслины.

– А сами?

Казус достал второй бокал.

– Давайте, Мара, сразу с вами договоримся. Один бокал без глупостей, и я вызываю вам такси.

– Без глупостей?

Ее губы были влажными и пахли… Он украдкой взглянул на этикетку. Вино с нотками вишни, крепкими танинами, оттенком молочного ириса и легким ароматом березовых почек.

– Мне вот что интересно… Кто из вас Киру воспитывал – вы или жена? Думаю, что жена. Только никчемные бабы могут сделать из своих дочерей таких никчемных образцово-показательных девочек. А хорошие девочки знаете, куда попадают?

– Куда?

– В том-то и дело, что никуда они в конечном итоге не попадают. В лучшем случае рожают дочерей и делают из них свое же подобие. В худшем – остаются в девках и до старости губы кривят: «Меня так воспитали».

– Вы зачем мне сейчас все это говорите?

– Киру жалко.

– Вы способны на жалость? – Казус позволил себе снисходительно улыбнуться.

– В отличие от вас – да, способна. Вы – нет.

– Откуда такие выводы?

– Люди для вас ничто. Они хуже таракана. Вы отрываете по лапке и наблюдаете, когда же сдохнет очередной имярек – после первой оторванной лапки или после четвертой. И все эмоции, которые вы испытываете, скука.

– У вас образное мышление, – признал Казус. – С зоологическим уклоном, но… даже забавно. Я в вас не ошибся. Итак, я не люблю людей. Допустим. Но это же не преступление, не так ли?

– Не преступление, – кивнула Мара. – Если только вы не занимаетесь практической помощью людям, которые вас не интересуют. Вы ставите на них эксперименты.

– Мара, вы начинаете меня разочаровывать, – Казус откинулся на спинку стула, прижался к стене и потерся об нее, словно кот – сытый, вальяжный, матерый. – Сколько пошлости и морализаторства. Кстати, не замечали, что морализаторство – всегда пошлость? Неужели вас возмущает мысль об эксперименте?! Именно этим вы сами занимаетесь дни напролет. Так же, как и я, ставите на людях эксперименты. И на моей дочери тоже.

– Кира мне нравится.

– Неужели? И чем же? Назовите хоть одно качество, которое в ней есть и которое вам может понравиться.

– Она хочет меняться.

Казус аккуратно поставил бокал на столешницу и налил вина ровно на три четверти.

– Кире было двенадцать лет, когда она пришла из школы и сказала, что с завтрашнего дня в ее жизни все будет иначе. У нее появятся друзья. Она станет отличницей, ее все будут любить. Ну, и прочее в том же духе. Я поинтересовался, что так повлияло на нее. Оказывается, в школе был конкурс красоты, и Кира вызвалась в нем участвовать.