Ан опять оно не так вышло. Не по-моему. Гуннар царапнул егов левое ухо. И отскочил зверем лесным – мягко. И бросил полешко наземь:потешились, мол, хватит. Будет с тебя.

Добрыня тяжело дышал, опустив руку, рубашка на грудипотемнела. Ждал от Гуннара поношения… Но тот просто пригладил волосы и поднялсвою меховую куртку. Он дышал легко.

– Ты хороший боец, – сказал он Добрыне. – Тыпочти меня достал.

Он показывал на своё левое плечо, но Добрыня лишь кривоусмехнулся, не принимая хвалы:

– Ты-то мне дважды зато голову снёс…

А я всё ещё никак не верил, что кожемяка оказался побит. Ирадовался втихомолку, что не случилось дома старой бабки Доброгневы: вчера ещёпозвали к одной молодой жене, небось как раз теперь принимала дитя… Ох всыпалабы внучку!

Я от людей вот что про него вызнал.

Гуннар Чёрный был урманским хёвдингом из тех, кому господинРюрик позволял селиться на море Нево, торговать с корелой. Привёл же этотГуннар с собой одних только мужей; жёнок да ребят, у кого были, оставили покадома, в своей Урманской земле: выждать, покуда обстроятся да обживутся. И, какскоро обнаружилось, правильно поступили. То ли не поделили они чего с темикорелами, то ли обидели неосторожно, а может, просто зима такая удалась, что убрата родного кусок изо рта вынул бы, не то что у чуженина… Быть я там не был исам не видал, а зря врать не хочу. Но только к весне корелы на них напали.Сырой чёрной ночью, когда у берега таял, трескался лёд. И тогда-то Гуннар,сказывали, ратного труда принял – семерым хватило бы да ещё столько осталось:один против сотни отстоял корабельный сарай и в нём корабль! Спас всех: начужом берегу без лодьи смерть. Да самого изрубили – едва до Ладоги довезли.

Рюрик Гуннара знал хорошо, сердца против него не держал.Принял ласково, положить сказал у себя, в княжеском доме. Людям его дал товара,велел идти в Новый Город и далее к кривичам, а то и за кривичей, торговать. Техотели оставить кого-нибудь подле вождя: негоже, мол, бросать одного. Гуннар имне разрешил, отослал всех. Нечего, сказал, кому-то из-за него, полумёртвого,лишаться прибытка. И лежал у князя всю весну и всё лето. Угасал, точно уголь наберегу, из костра выпавший. Волосы на висках белыми стали до времени…

А чего ради я про всё это рассказываю? А того ради, чтокак-то нынешним летом, до меня ещё, Добрыня-ус-марь зван был на княжеский двор.Седло, что ли, кому-то там новое понадобилось, не то ножны к мечу. Он и пошёл,и с ним, понятное дело, Найдёнка. Добрыня, конечно, сразу к делу, в избудружинную. Она во дворе ждать осталась: девок в ту избу редко зовут. Присела насолнышке и запела себе тихонечко, по привычке, радуясь пригожему дню. Челядь,по двору сновавшая, знай оглядывалась: любо!

Тут-то позади стукнула дверь, выскочил русоголовый малец:

– Распелась, синица! А ну, ступай-ка себе, откудапришла!

Она перепугалась, вскочила: не увидал бы Добрыня да невзгрел сопливого за обиду. Но следом же долетел другой голос. Трудный голос,больной:

– Оставь, Дражко… Скажи ей, сюда пусть подойдёт.

Мальчишка Дражко надул губы, засопел: ведь хотел же каклучше! Найдёна пошла за ним в дверь, потом вверх по узенькому всходу. Тамложница была и в ложнице кровать урманская о звериных мордах по углам. И –чёрная голова на вышитой подушке, светлая льняная рубашка на костлявых плечах…Лицо ей тоже показалось сперва совсем чёрным, – вошла со двора в темень,окошечко там маленькое было, да и свет мимо шёл… Гуннар тихо лежал. Найдёнуувидел, пошевелился, убрал волосы со лба. Рука тощая была, а ладонь широченная– ну, лопата на черенке. Потом спросил:

– Тебя как величать? Она удивилась:

– Найдёнкой…

– Найдёнка, – повторил он. – Подойди сюда.Сядь.

Она подошла. Слышно было, Добрыня на дворе спрашивал, невидали ли, куда подевалась.

– Ты ли пела сейчас? – спросил ГуннарЧёрный. – Спой ещё… я слушать стану.

Найдёнка оробела было… да и запела ему про белого лебедя,которого дождливая осень подняла с гнезда и погнала, бедного, за три моря, затридевять земель:

– Холодна вода

в быстрой реченьке.

Гонит ветер злой

тучи чёрные.

Тучи чёрные,

тучи зимние!..

Добрыня во дворе услыхал, подошёл, сел ждать под окошком.Кашлянул пару раз, – тут, мол, выходи поскорей…

– Только б вынесли

крылья быстрые,

только б вынесли

да не выдали…

Как же он, Гуннар, её слушал! И лицо было вовсе не чёрное,только больно худое, теперь она видела, и тени под скулами, как на деревяннойличине, от непогод потемневшей… Когда же кончила, он помолчал малое время,после сказал:

– Чем тебя наградить? Она обиделась:

– Да разве я за награду!

И встала – уйти. Он её попросил:

– Ещё приходи… Ждать буду.

Она всё это Добрыне и рассказала, с княжеского дворавозвращаясь. Добрыня выслушал, поцеловал её в темечко:

– Ходи, Словиша моя. Может, вправду помогут ему твоипесни, а нет, всё не так тяжко помирать горемыке!

И вот люди сказывали: Гуннар с того дня будто зановородился. А там и на ноги встал…

Добрыня кроил сапоги для урманина на широкой доске, кроилкривым кожевенным ножом, которым так ловко резать от себя. И я, затая дыхание,смотрел ему в руки. Даст же и мне когда-нибудь резать кожу этим ножом. Дорогуюкожу, хорошо выделанную. И стану я мастером не хуже других! Однако нынчеДобрыня всё поднимал голову от работы, всё поглядывал через тын… Я знал почему.

Найдёнке что – её, невесту богатую, никакая забота во дворене держала. Вот она всю осень с женихова двора почти что и не уходила. БабкаДоброгнева даже хлебы печь ей доверяла. И хорошие хлебы у неё получались:пышные да душистые, и макушечки у них в жару наклонялись, куда надо.

Хотел уже Добрыня гостей созывать на свадебный пир. Поднятьнад святым огнём чашу, сдобренную по обычаю чесноком, назвать долгожданнуюженой… А вот не заладилось что-то! То да сё, да вдруг пал у Жизномира рыжийбык, которого мыслили для того пира заколоть. Плохая примета! И отложилисвадьбу до святого праздника Корочуна. Там, мол, видно будет. Погадаем,испросим совета у трижды светлых Богов. Что ещё ответят!

А видеться невесте с женихом до тех пор велено было пореже.Вдруг да неугодно то Даждьбогу Сварожичу и самому великому Роду!.. Зато, каквскорости рассказали Добрыне, стал часто похаживать к Жизномиру Гуннар Сварт.Похаживать да посиживать. Да на Найдёну Некрасовну всё поглядывать. Так-то вот:Добрыне нельзя, а гостю урманскому – пожалуйста.