– Угу. А тебе спасибо за то, что мой внук там оказался, – сказала бабуля и нахмурилась. – Губа у тебя опять кровоточит.

Софи ощупала губу. Пальцы стали красными.

– Сама она, видать, не заживет, – продолжала бабуля.

– Ничего. Затянется как-нибудь.

– Никак она не затянется, – возразила бабуля, беря с полки какую-то бутыль и чистую льняную тряпицу. – Садись сюда, – велела она Софи, указывая на табурет возле окна. – Здесь светло. Я должна видеть, что делаю.

Бабуля почти силком подвела упирающуюся Софи к табурету, посадила, вынула из бутыли пробку и промочила тряпицу дурно пахнущей жидкостью.

– Глаза закрой, – приказала она Софи.

– Больно будет?

– Да.

Бабулино снадобье жгло, как жидкий огонь.

– А-а! Ы-ы-ы-ы-х! – завопила Софи.

– Сиди тихо. Что ты как маленькая, – заворчала бабуля.

– Я ди алидькая! – запротестовала Софи, но зажатая верхняя губа мешала ей говорить.

Глаза обожгло слезами. Они уже готовы были пролиться, когда Софи почувствовала, как ее руку сжала другая рука – шершавая, теплая и сильная.

– Держись, – сказал Уилл. – Хуже этой дряни ничего нет.

Софи изо всех сил стиснула его ладонь, и он ответил ей таким же крепким пожатием. Операция показалась Софи бесконечной, но наконец бабуля сказала:

– Ну вот. Я закончила. Теперь все заживет, и шрама не останется. – Старуха промокнула свежую кровь на губе. – Прижми. Подержи так.

– Наверное, я должна сказать вам спасибо, – сказала Софи, открывая глаза и прижимая к губе тряпицу, как ей велели. Больное место отчаянно ныло.

Бабуля отнесла бутыль в буфет. Вернувшись, она увидела, что рука Софи по-прежнему лежит в ладони ее внука. Парень с девушкой крепко держались друг за друга.

– Я закончила, – повторила она.

Уилл вернулся к своему рагу. Софи обеими руками прижала тряпицу к губе.

А бабуля пошла искать Арно. На пороге она обернулась и услышала, как Уилл насвистывает, стоя у плиты и помешивая рагу. Никогда раньше за ним такого не водилось. Она глянула на девушку – та сидела, вытянув шею так, чтобы видеть ее внука.

Старуха нахмурилась и заворчала себе под нос:

– Ох уж мне эти воры и девушки в штанах из Темного Леса… Добра от них не жди, это уж как пить дать.

Кроличье рагу в исполнении Уилла благоухало так, что у Софи потекли слюнки.

Уилл принес его в кастрюле, прямо с плиты. Все уже сидели на своих местах, с салфетками на коленях. Зара забралась под стол, на всякий случай: вдруг кто-нибудь да уронит лакомый кусочек.

Уилл поставил кастрюлю на стол и тоже сел. Арно потянулся было за хлебом, но увидел, что бабуля благочестиво склонила голову. Уилл и Гретта последовали ее примеру. То же самое сделала и Софи, и бабуля воздала благодарение Господу за ниспосланную пищу.

Едва она закончила, как Уилл поднял крышку, и над кастрюлей поднялся ароматный парок. Сердце Софи громко щелкнуло. Бабуля приподняла бровь. Но ни Гретта, ни Арно, которые подались вперед и уперлись локтями в стол, чтобы заглянуть в кастрюлю, ничего не заметили.

– Это часы, – пояснил бабуле Уилл.

– Часики, – поправила его Софи. – У меня в кармане.

Уилл протянул Софи ложку, и она, забыв обо всем, жадно зачерпнула смесь из овощей, подливки и мяса. Потом еще. И еще. Удержаться было невозможно – запах сводил с ума.

Бабуля пристально поглядела на ее тарелку, и девушка поняла, что положила себе слишком много.

– Ой, извините, – сказала она, покраснела и быстро спихнула большую часть обратно.

– Там, где ты жила раньше, еды, видно, было вдоволь, – процедила бабуля.

– Да, – робко подтвердила Софи.

Она привыкла к тому, что еду просто подают, и все. Обычно на серебряной посуде. Никогда в жизни она не задумывалась о том, откуда берется еда. Или о том, каково жить, если ее не хватает.

Бабуля положила рагу сначала Арно, потом внукам и себе, и все принялись есть. Софи едва сдерживалась, чтобы не запихивать крольчатину в рот двумя руками, – так было вкусно.

– Уилл сказал, что ты принцесса. Но я слышала, что принцесса умерла. Значит, ты призрак? – спросила Гретта.

Бабуля фыркнула:

– С таким-то аппетитом? Вряд ли!

Гретта огорчилась:

– Значит, ты живая? А я-то думала…

– Пока еще живая. Прости. – Софи невесело улыбнулась.

Гретта хотела сказать что-то еще, но не успела – на нее напал кашель. Такой сильный, что, как и в первый раз, девочка не могла перевести дыхание.

– Что с ней? – спросила Софи, но Уилл и бабуля были заняты Греттой и не ответили.

К счастью, приступ оказался не таким долгим, как предыдущий.

– Это чахотка, – сказала Гретта, едва отдышавшись.

– Глупости, Гретта! – заворчала бабуля, уязвленная словами внучки. – Никакая это не чахотка. Простуда привязалась и не проходит. Немудрено, что ты себя нехорошо чувствуешь. Слабость и все такое. Ты…

Но Гретта перебила старуху:

– Знаешь, бабушка, этот дом не такой большой. Я слышу, о чем вы с Уиллом шепчетесь ночами.

Уилл ничего не сказал, но так скрипнул зубами, что желваки перекатились на скулах.

Сердце Софи болезненно дрогнуло. Она знала, что чахотка – жестокий недуг, медленная смерть, которая постепенно вытягивает из человека силы и волю к жизни.

– Как случилось, что ты заболела? – спросила она.

– Заразилась. От мамы. Она уже поправлялась, но тут королева забрала нашу ферму, и мама умерла от горя.

– А зачем королеве понадобилась ваша ферма?

– Чтобы растить зерно и кормить солдат. У нас было много земли, мы выращивали разные разности. Но мама заболела еще до этого. Она недолго протянула. Потом заболел папа. Хотя бабуля говорит, что он умер от разбитого сердца.

Сердце самой Софи готово было лопнуть от горя. Оно билось медленно и глухо, будто где-то вдали стучал барабан, созывая народ на казнь. Ей стало понятно, почему Уилл сказал, что ненавидит ее, королеву, дворец и всех, кто в нем есть, – ведь ее мачеха убила его родителей, разрушила семью. Софи жалела его, Гретту и бабулю, но к жалости примешивался гнев. Неужели Аделаида не видит, что творит? Неужели не понимает, какие беды несут ее решения простому люду? Она, такая бдительная, вечно ждущая подвоха от соседей, собирала армии, строила военные корабли – все для защиты своего народа. И сделалась его заклятым врагом. А что будет, если Хаакон добьется своего и сядет на трон Грюнланда? Софи не сомневалась – будет только хуже.