– И что? – подняла одну бровьРюмкина. – Пусть ждет. Как все.

Акула повернула голову:

– Не хамите, девочка, мне положено.

Ох, зря она так сказала…

– Кем? – взвилась Ира. – Ктотебе чего наложил, того уже нет! Власть переменилась! Думаешь, я не помню, какты меня гнобила, а?

Акула попятилась к двери, что было ее второйошибкой. Толпа, состоящая в основном из баб, почуяла страх вдовы и налетела нанее с воплями – каждая хотела отомстить за свои унижения.

– Сколько ты нам гадила! – кричалаРюмкина.

– Девок шпыняла, – вторила ей КатяСахова, – если в красивом платье на работу приходили – кранты.

– Кислород людям перекрывала!

– Розу Малову вспомните! Ее вообще счердака сбросили!

– А Рогова где? Ася куда подевалась?

– Василий Тюкин диссер не защитил, апотом его работу Матвей под своим именем опубликовал!

– Ректор со студентками спал.

– Акула себе лучшие шмотки из посылок сгуманитарной помощью забирала! Помните, из Германии в институт прислали… ну игде те вещи?

Испугавшись, что начнется драка, Захаркинаубежала из лавки. А на следующий день в том же магазине она узнала новость:Акула съехала из Евстигнеевки. Заперла дом и была такова.

Шли годы, Колоскова не появлялась, особнякстоял закрытым. А в самой деревне произошли кардинальные перемены. Жителираспродали свои участки, кооператив «Стриж» распался, вместо скромныхдеревянных избушек начали появляться каменные коттеджи, и вернулась Акула.Только теперь она была тихой, милой, пожилой дамой, бабушкой маленькогомальчика со странным для россиянина именем Андре. Никакого хамства или величияв Акуле не осталось. Чаще всего ее видели с коляской на опушке леса – мальчикспал, пожилая женщина сидела на скамеечке с книгой в руке. Очевидно, она былазамечательная мать, хорошая свекровь и любящая бабушка, потому что еще в маепривозила малыша на свежий воздух и жила с ним в Евстигнеевке до ноября. Назиму Колоскова возвращалась в Москву. Сын с невесткой непременно прикатывали навыходные, частенько молодые привозили гостей. Похоже, у вдовы была отличнаясемья. А вот Людмила обитала в одиночестве.

Затем внучок Акулы подрос, дача опятьопустела. Но пару лет назад ее отремонтировали, и Колоскова поселилась тампостоянно.

В деревне практически не осталось прежнихжителей, поэтому Жозю и Дану начали воспринимать как мать с дочерью. Но Людмилазнала правду: они свекровь и невестка.

– Наверное, сын у нее умер, – соттенком злорадства говорила сейчас пожилая дама. – А уж куда подевалсявнук, не знаю, он здесь не бывает. Вот какой, употребляя модное словечко,ребрендинг случился. Из Цариц – в бабки! Имела все – теперь ничего, приневестке живет…

Я покосилась на рассказчицу, похоже, Захаркиназавидует Жозе и поэтому необъективна. Та была женой всесильного начальника ипользовалась номенклатурными привилегиями. Ей приходилось держать дистанциюмежду собой и подчиненными мужа. Но в чем виновата жена ректора? Это МатвейВитальевич карал непослушных, поощрял доносчиков и продвигал по карьернойлестнице подхалимов. Не стоит забывать, какие были времена. Разве женщина могласпорить со своим супругом? Тем более Жозя, насколько я знаю, обожала МатвеяВитальевича до беспамятства.

Каждый раз, когда я приходила в гости кГарибальди, Жозя находила предлог, чтобы вспомнить о покойном муже. Могла,например, сказать мне:

– Вилка, ты бегаешь в легкой куртенке, ана дворе зима. Куда только смотрит твой муж! Вот Матвей Витальевич всегдаследил, чтобы у меня была хорошая шуба. Впрочем, мой супруг был уникален!Подобных ему нет и не будет.

То, что профессор скончался много лет назад,не остудило чувства Жози. Она продолжала любить мужа, канонизировала его и,насколько я знаю, каждый день беседовала с его портретом, находящимся в бывшейсупружеской спальне, где теперь Жозя жила одна.

Нет, в Людмиле говорит черная зависть. Бывшаяпреподавательница нашла для Матвея Витальевича и его жены очень мало белойкраски. Но ведь это нечестно. Кто дал Захаркиной участок в Евстигнеевке? НебосьКолосков похлопотал за сотрудницу. И говорить гадости про покойника нехитроедело! Попробовала бы Захаркина сказать про него такое в начале восьмидесятыхгодов прошлого века! Но тогда Людмила сидела с прикушенным языком.

Я не один год знаю Жозю, она замечательнаяженщина. Ладно, сейчас задам основной вопрос дня:

– Скажите, Людмила, нынче в Евстигнеевкеесть люди, злые на Колоскову?

– Я с местными не общаюсь! – Онагордо вскинула подбородок. – Если попросят траву от желудка, дам, асплетни не слушаю. Здесь полно сумасшедших! Не так давно меня на лесной дорогечуть не задавил псих на «Запорожце». Представляете? В лесу есть колея, но ядумала, что там давно не ездят. И вдруг – летит, мотор ревет! За рулем мужик вочках, с бородой. Вот недоумок! Чуть не сбил! Грязью обдал и не остановился, неизвинился!

– А в прошлой жизни, ну еще во времена,когда Антонина имела власть, были люди, желавшие зла Колосковой?

– Конечно!

– Кто?

– Их очень много.

– Хоть парочку назовите!

– Допустим, мать Розы Маловой, –заявила Захаркина. – Ее после смерти дочери быстро уволили по статье, мол,опаздывала на работу. Но думаю, несчастная баба просто болтать ненужное начала,вот ее и убрали. Полагаю, любви к ректору она не испытывала. Ася Рогова тоженебось озлобилась, ей же диссертацию прикрыли. Это я припомнила лишь тех, о комв нашей беседе речь шла. Если же всех перечислять, суток не хватит. ЛенуКаткову выгнали из института с волчьим билетом, Олег Рындин уволился соскандалом, Максим Финкин грязью облит, Иван Рыжков стажировку в Венгрии неполучил, Вера Сергеевна Маслова от инфаркта прямо в кабинете Матвея скончалась– говорят, он ей выговор объявил, старушка и умерла. Куда ни ткни, вездеобиженные. Матвей был суров, правил железной рукой, беспощадный человек. Вотптиц обожал – мог зарыдать над умершей канарейкой. Впрочем, ничегоудивительного, садисты, как правило, сентиментальны!

– Кто-нибудь из названных вами людейживет в Евстигнеевке?

Захаркина призадумалась.