где-то учились? Если бы не их глупость, больных у нас было бы наполовину меньше.

В конце концов так и продолжавшей вертеться поблизости женщине удалось привлечь внимание доктора, и она забросала его вопросами по поводу своего сына, которого уже несколько дней изводит тошнота.

Доктор пробормотал, что пришлет кого-нибудь сделать тест на менингит, но Итянь уже знал, что больше они его не увидят. Да и какая разница, сделают они этот тест или нет. Результат лишь подтвердит то, что Итянь и так уже понял: брат заразился в городе, куда поехал из-за него, Итяня.

В кабинет вошла медсестра и потребовала освободить помещение для следующего пациента.

– Не поможете мне перевернуть его? – попросил Итянь.

Он оглянулся, но родители уже вышли. Оставить Ишоу вот так, лежащим на животе, покинутым и никому не нужным, он не мог. Медсестра раскладывала в шкафчике медицинские принадлежности. Итянь обхватил руками Ишоу, вздрогнув от прикосновения к пылающей огнем коже, и приподнял безжизненное тело. Ишоу захрипел. Он был намного крупнее и тяжелее младшего брата. Итянь попробовал подсесть под брата, чтобы взвалить его на спину, он повернул тело, но переместились только ноги, лицо брата снова уткнулось в подушку, шея неестественно вывернулась. Поднять тело он не смог. Итянь распрямился, бережно повернул голову брата и пригладил волосы. По крайней мере, пусть он хоть выглядит достойно. Перед тем как выйти из кабинета, Итянь взял Ишоу за руку и сжал ее, чувствуя шершавую загрубелость ладони.

– Менингит? – бросилась к нему в коридоре мать. – Что это вообще такое? Где он заразился-то?

Солгать ей Итяню даже в голову не пришло. Другого способа объяснить случившееся попросту не существовало. Мать права: у них в деревне больных менингитом уже много лет не было. Подхватить болезнь Ишоу мог лишь в одном месте.

Он рассказал родителям обо всем. Как Ишоу выкрал регистрацию и внес его имя в списки экзаменуемых. И как они придумали историю о том, где проведут эту неделю.

Отец отвесил ему оплеуху. Левую щеку Итяня будто огнем обожгло. Ему снова было пять лет, и над ним зависла рука отца, несущая боль.

– Теперь все ясно, – проговорил отец, – с чего это вам вдруг приспичило к дяде в гости поехать. Вы как вернулись, он уже на себя был не похож.

Итянь моргал, ожидая следующей оплеухи.

– Па… – начал было он, но осекся. Что бы он ни сказал, это лишь оправдание. Щека не болела, и Итяню хотелось, чтобы его снова ударили, хотелось выпустить боль внутреннюю во внешний мир, где он заслуживает наказания.

– Тебе мало было собственную жизнь испортить. Ты еще и жизнь брата сломал.

Отец обрушил на его голову проклятья такие жестокие, что даже люди, толпящиеся в коридоре, забыли о собственных несчастьях и уставились на них. Итянь склонил голову и безропотно слушал отца. Он столько месяцев изучал математику и логику, а теперь весь мир свелся к одному-единственному умозаключению: отец прав.

Мать встала между ними, уперлась руками отцу в грудь.

– Не надо, пожалуйста, – взмолилась она, – может, врач ошибся.

Отец оттолкнул ее:

– Вон его спроси тогда. Он же такой умный. Образование решил получить! Пускай расскажет, как оно на самом деле.

Мать закрыла лицо ладонями, будто пытаясь укрыться от ветра, и медленно опустилась на пол.

– Пожалуйста, – всхлипнула она, непонятно к кому обращаясь. Она словно умоляла весь мир.

Итянь взял ее за руки, попытался поднять. Мать притянула Итяня к себе и прильнула к его груди. Итянь поднял голову и увидел, как удаляется по коридору отец. Итянь хотел вскочить и броситься следом, однако мать крепко вцепилась в него, и он остался рядом с ней. Она прижалась щекой к его лицу и зарыдала, и Итянь покорно сидел и ждал. Голос матери влился в обволакивающий гул больничных звуков. Он ничего не чувствовал – лишь влагу на лице и тяжесть материнского тела.

Глава 22

Они похоронили его на клочке земли за семейным полем, где всегда хоронили умерших из их рода. День выдался солнечный, один из тех странных зимних дней, когда ослепляющие солнечные лучи растекаются по земле, неспешно согревая ее поверхность и растапливая мерзлую грязь. Свет отражался от белой траурной одежды, и Итяню резало глаза. По этому случаю мать и ему сшила белое одеяние. Утром она затянула у него на талии траурный пояс, а лоб обвязала лентой. На миг, когда мать обхватила его руками, Итянь почувствовал себя младенцем, которому ничто не грозит. Затем мать опустила руки, и Итянь вернулся в реальность. Его брат умер.

Скорбящие принесли к захоронению монеты и корзинки с едой – подношение для почившего. Могильные холмики располагались на расстоянии друг от дружки. Так предыдущее захоронение отделялось от последующего. Под одним холмиком покоился дедушка Итяня – всего несколько месяцев прошло с тех пор, как они собирались здесь на его похоронах. Рядом с ним было оставлено место для отца Итяня (место для матери отвели позади: согласно традиции, места в первом ряду она считалась недостойной). И постыдная пустота между могилой Ишоу и могилой деда, говорящая о нарушении естественного хода вещей. Когда сына хоронят раньше, чем отца, это неправильно.

Стоящая рядом с Итянем мать причитала. Нанять плакальщиков денег у них не нашлось. Больничные расходы на отца и две смерти не позволили им даже заплатить резчику, чтобы тот выбил на могильной плите имя Ишоу.

Громкие причитания матери разносились далеко, выделяли ее в толпе скорбящих.

– Рано, слишком рано, – сказал один из гостей, которого Итянь не знал.

По другую сторону от матери стоял отец, мужественный и молчаливый. За весь день он почти ни звука не проронил, да и вообще по возвращении из больницы отказывался вести с кем бы то ни было долгие беседы.

В один год умерли и дедушка, и брат Итяня. Отец – единственный человек, который ощущал утрату столь же остро, как Итянь, но, замкнувшиеся в своем одиночестве, они медленно отдалялись друг от друга. Итяню по-прежнему не верилось, что Ишоу больше нет. Он почти ждал, что брат вот-вот объявится, что в поле замаячит его фигура. Таким Итянь запомнил его: вечно в движении, упругая походка. В детстве Итянь смотрел в сторону поля и всегда видел брата. В волне надвигающегося утреннего зноя фигура Ишоу смахивала на мираж. Вот фигура размывается, словно расслабившись, но тут же энергично распрямляется – движения отточенные, уверенные. Мотыга описывает высокий полукруг, опускается, и в стороны разлетаются комья земли. Итяню столько вопросов хотелось задать брату. Хотелось вернуться в детство, замереть, стоя на пороге, и