кузова, и его вывернуло. Хотя он и отошел в сторонку, но Итянь слышал эти пугающие утробные звуки, даже несмотря на рев трактора. После этого полегчало, но ненадолго, и вскоре его снова скрутило. Как только они добрались до деревни, Ишоу схватил свой узелок и бросился в уборную. Итянь торопливо поблагодарил тракториста – тот уже успел посетовать на юнцов, не уважающих человека, оказавшего им любезность.

Итянь медленно побрел к дому. Ишоу давно скрылся в уборной. Итяня накрыла всепоглощающая грусть. Он посмотрел на парящих высоко в небе белохвостых орланов, подметил, что грязные лужи все еще затянуты коркой льда. Весна в этом году заставляет себя ждать. А ведь следующей зимой его, возможно, здесь не будет.

– Что такое с твоим братом творится? – спросила мать, когда Итянь вошел в дом. – Он с нами едва поздоровался.

– Он как пришел, так сразу в уборной заперся, – ухмыльнулся отец.

– Мне кажется, это он что-то съел не то в… – Итянь осекся, – у дяди. Стряпня у тети неважнецкая, вы же помните?

– Вот поэтому лучше дома сидеть. Никогда не знаешь, на что нарвешься, – сказал отец. – Как они поживают?

– Они… хорошо, – Итянь запнулся, – очень хорошо.

Мать озадаченно посмотрела на него. Врун из Итяня плохой. До Ишоу ему далеко – умение приврать органично сочеталось с его жизнерадостностью и легкостью, брат словно продолжал и во вранье играть привычную ему роль.

К счастью, как раз в этот момент в дом вошел Ишоу. Все уставились на него в замешательстве: лоб у Ишоу блестел от пота, все его тело сотрясала дрожь.

– Да ты совсем расхворался! – вскинулась мать.

– Ничего, все нормально. – Ишоу упал на лавку и положил в рот горсточку риса.

Итянь увидел, что кадык у брата ходит ходуном – так отчаянно Ишоу силился проглотить пищу.

– Пойди-ка отдохни, – велела мать, – вы долго добирались. А я тебе поесть принесу.

– Глупости! – заявил отец. – Пускай байцзю хлебнет, вот организм и прочистится. Знаю я этот видок – перепил вчера вечером, да?

Ишоу слабо кивнул. Отец налил ему стопку.

– Клин клином вышибают, – бормотал отец, – сейчас тебе точно полегчает. Отдохнули, значит, у дяди, повеселились.

Ишоу снова кивнул и пустился слабым голосом рассказывать лживую историю. У дяди все замечательно, сын его порядочно подрос за то время, что они не виделись, и они с ним отлично поладили. Дядя сказал, что пока здоровье у него не очень, поэтому отец пускай не приезжает – скорее всего, дядя сам летом заедет в деревню Тан.

Итяню ничего рассказывать не пришлось, и он немного успокоился. Может, Ишоу и не умеет планировать, но в таких ситуациях, как сейчас, он как рыба в воде.

В тот вечер в деревню приехала передвижная кинобудка. В Хэфэе, перед расставанием, Итянь с Ишоу и Ханьвэнь договорились вместе сходить на сеанс. Фильм был албанский, назывался “Гроза на побережье” и всем нравился. Кино к ним привозили нечасто, и Ишоу такие вечера обожал. На место он являлся заранее и всегда приносил с собой скамеечку, чтобы сидеть в первом ряду. Иногда, чтобы не пропустить фильм, он шел несколько ли до соседней деревни. Однако сейчас, когда Итянь зашел за ним, брат лежал на кровати. Он не вставал с самого обеда. Ишоу пожаловался на головную боль и попросил Итяня подальше отодвинуть светильник.

Потрогав лоб брата, Итянь понял, что у него жар. Лицо Ишоу горело.

– Я сейчас Ма позову. – Итянь поднялся, но Ишоу схватил его за запястье.

Итянь осторожно разжал пальцы брата. Пальцы Ишоу ослабели, и хватка ничем не напоминала ту, с которой Ишоу сжимал руку брата, когда они мерялись силой.

– Не надо ее беспокоить.

– Ладно. Тогда я тут с тобой посижу.

– И в кино не пойдешь? Даже не думай. Я отлично себя чувствую. Зря за обедом отец мне водки налил, только и всего. Принеси мне водички.

Когда Итянь рассказал Ханьвэнь о болезни брата, она сказала:

– Странно как-то. Пусть бы он выздоровел побыстрей. – Она улыбнулась: – Но хорошо, что мы вдвоем побудем.

Ханьвэнь пребывала в радостном настроении. Они поставили скамеечки позади всех, подальше от любопытных глаз, и, пытаясь согреться, прижались друг к дружке.

Они оба уже дважды видели этот фильм и теперь смотрели на экран только во время наиболее полюбившихся им сцен. После предыдущего показа жители деревни еще долго цитировали реплики и подражали актерам.

– Тебе в какой город больше всего хотелось бы поехать? – прошептала она.

– В Шанхай. Ты столько про него рассказывала.

– Хорошо. Я тебя там в кино свожу. До Культурной революции дети бегали в кинотеатр когда вздумается. И над особо ретивыми я смеялась. Думала, что из них ничего путного не выйдет. Не то что из меня! Я-то думала, что не такая, как они, потому что все время учусь, а не по кино хожу. Я тогда не понимала, какие мы были счастливые.

Она посмотрела на Итяня, ожидая ответа, но рассказ о любителях кино внезапно напомнил ему об Ишоу. А ведь тот сейчас лежит дома в одиночестве. Как-то раз в детстве Ишоу заснул во время киносеанса, а проснувшись и поняв, что все просмотрел, проплакал несколько часов. Что-то в болезни брата настораживало Итяня, ведь последние дни они повсюду ходили вместе.

– И еще мы с тобой сходим в Запретный город в Пекине, – говорила Ханьвэнь, но, вместо того чтобы ответить ей, Итянь вскочил:

– Надо узнать, как там Ишоу.

И, едва попрощавшись с Ханьвэнь, он со всех ног помчался домой.

Глава 21

К тому моменту, когда они добрались до губернской больницы, Ишоу был без сознания. Им пришлось тащить его на руках.

В таких огромных больницах Итяню бывать не доводилось. Однажды, когда заболел дед, Итянь ездил в муниципальную больницу, но по сравнению с этой она выглядела маленькой и тесной. В этой больнице, безжалостной и недружелюбной, в нос били запахи антисептика и рвоты, отовсюду неслись звуки отчаянья. По вестибюлю сновали врачи и медсестры, и никто не замечал Итяня и его отца. А когда Итянь, набравшись смелости, обратился к одной из медсестер, та даже головы не повернула.

По пути Ишоу время от времени стонал, но сейчас не подавал признаков жизни. Что брат еще жив, Итянь понимал, лишь поднося ладонь к носу Ишоу, тогда он ощущал едва заметное дыхание, но и оно неумолимо слабело.

Вот уже четыре дня, как они вернулись из Хэфэя. На второе утро Ишоу решил одолеть болезнь работой. Отправился в поле, где пытался размять не желающее слушаться тело, однако в конце концов настолько обессилел, что не мог мотыгу поднять.