— Для Ларри дом — это ад. Именно он тогда нашел папу. Этот дом напоминает ему о прошлом. Вам бы сменить жилье — и Ларри, ни минуты не сомневаюсь, будет навещать вас постоянно. Эллен росла безотцовщиной и в каждом новом парне ищет отца, которого у нее никогда не было. Арни — слабоумный, и этим все сказано.

— Остаемся мы с тобой, Дженис. Какие будут соображения насчет нас?

— Эми не уехала, поэтому уехала я. Мы с Ларри — кормильцы.

— Я, вообще-то, работаю…

— Мы с ним — основные кормильцы, и это нормально. Такая миссия нам в радость. Она сближает нашу семью.

На языке вертится, что нам пришлось закупаться у мистера Лэмсона в долг, поскольку в прошлый раз она просрочила отправку чека.

— Ты, Гилберт, — единственный, кто не поддается ни определению, ни пониманию. То есть непонятно, чего ты хочешь. Ты не путешествуешь, не читаешь, не расширяешь свои горизонты. Я организовала тебе полет в Чикаго — так ты вообще отказываешься летать. Ты вечно осторожничаешь, и я не могу понять: то ли ты чего-то боишься, то ли элементарно ленишься. Конечно, я тебя люблю и ни в коем случае не хочу обидеть. Тебе нужно исследовать свою жизнь на более глубинном, честном уровне. Если коротко: ты сам не знаешь, чего хочешь, и это заметно. Ты — боязливый мальчонка.

Вижу, как сестра затягивается своей коричневой сигаретой, задрав ковбойские сапоги на приборную панель, а у самой макияж плавится на жаре, подобно шоколаду; смотрю на нее и думаю: откуда что взялось.

Дженис выпускает в мою сторону коричневый дым, и внезапно меня охватывает желание оказаться где угодно, только не в этой машине и не с этой сестрой. Когда спидометр показывает восемьдесят миль в час, Дженис начинает хихикать. На девяноста уже не смеется. На сотне трижды повторяет: «Не смешно». На ста десяти принимается искать свой ремень безопасности, но обнаруживает, что его нет. Она вопит, придерживает свою ковбойскую шляпу и впивается когтями мне в локоть, пока не раздирает до крови.

Так кто, спрашивается, у нас боязливый?

Домой приезжаем аккурат к обеду. Дженис выскакивает, не дожидаясь полной остановки, хватает свои вещи и летит наверх. Эми встречает меня в дверях, видит, что я держусь за окровавленную руку, и спрашивает:

— Вы что, подрались?

— Как тебе такое в голову пришло? Мы чудненько пообщались.

Зову Арни, чтобы помог мне забинтовать руку. Никогда так не гордился своей раной. Надеюсь, от нее останется шрам.

За столом Дженис ведет длительные беседы с Эми и Арни, а также бросает через всю кухню реплики в столовую, где мама время от времени фыркает или согласно мычит. Дженис — девушка, можно сказать, столичная, и этот факт дает ей право вещать о «реальном» мире. Эми переживает, что спагетти недоварены; Арни выковыривает застрявшую в зубах пищу. Я поддакиваю Дженис и тем развлекаюсь. Продолжаю отвечать на все ее реплики: «Безусловно», а она делает над собой титанические усилия, чтобы этого не замечать. Дженис нет равных в отрицании самого очевидного. Я гну свое: «Безусловно, безусловно». Эми наступает мне на ногу, требуя прикусить язык.

— Ой, Эми, ты мне ногу отдавила.

Эми убирает ступню и опускает взгляд на свою тарелку с фасолью. Арни, наоборот, поднимает голову и с прищуром вперивается в Дженис, как будто видит в ней какую-то странность. Он пододвигается к ней чуть ли не вплотную; Дженис совсем теряется и спрашивает:

— Что такое, Арни?

А он в ответ:

— Ничё, — и возвращается к своей картошке с фасолью.

После того как мама снова погружается в шумливый сон, мы выходим на веранду и принимаемся за десерт из фруктового мороженого и шоколадных батончиков со сливочной помадкой. Тут с работы возвращается Эллен — и, как обычно, у них с Дженис начинаются слезливые писки-визги. Скачут от восторга, как малолетние гимнастки на Олимпиаде.

Эми достает из холодильника тарелку с отложенными для Эллен закусками. Эллен обрушивает на Дженис лавину вопросов. Эми подает Эллен тарелку, но даже не удостаивается благодарности. «Девочки» уходят наверх. Там они ржут и хихикают, не сдерживаясь. Я считаю, потешаются они надо мной, а Эми убеждена, что над ней.

Мы с Эми пересаживаемся на подвесную скамью и смотрим, как Арни во дворе пытается сделать сальто.

— Ну, как, — спрашиваю, — сегодня прошло?

— Арни был довольнехонек. Народищу собралось — не меньше тысячи.

— Боже.

— От огня шел такой жар, что на меня даже нахлынули воспоминания. Так и виделось, как я бегала в школу. Как все мы бегали в школу. Забавно.

— Не слишком.

— Ты знаешь, о чем я.

— Ну да.

— Арни разрешили залезть в пожарную машину. Шлем нахлобучили, все дела.

— Славно.

— На обратном пути он все время клянчил спички, а я ему: «Нет, спички нельзя». После обеда вытряхнул на пол мусорное ведро. Я спрашиваю: «Арни, что ты там ищешь?» А он такой: «Спички». Сам понимаешь: когда ему что-нибудь втемяшится…

Сверху из кассетника Эллен доносится хит этого лета. Девушки подвывают.

— Веселятся, — замечает Эми.

Арни где-то откопал булыжник и носится с ним по двору, грозя насекомым и кустарникам.

— Арни!

Он останавливается и поворачивает голову: губы и подбородок перепачканы шоколадным батончиком со сливочной помадкой.

— Арни, а что такое спички? — спрашиваю я суровым тоном.

Он улыбается.

— Ну, что это такое?

Трясет головой.

— Оставь в покое камень и подойди сюда. Положи на землю.

Арни бросает камень. Эми вздрагивает, потому что этот булыжник едва не задевает босые ноги Арни. Брат бежит к нам, роняя слюни на пол веранды.

— Спички — это… — Он подыскивает слова.

— Спички — это… Арни? Как дальше?

— Ты же знаешь, что такое спички, — приходит ему на помощь Эми.

С минуту выжидаем: Арни бьет себя по голове.

Я говорю:

— Спички — нельзя.

— Я знал, я знал.

— Давай скажем вместе.

И он подхватывает.

Раздвижная дверь открывается под возглас Дженис:

— Та-дам.

И на крыльце появляется Эллен, разодетая в летную униформу Дженис. Синее платье чуть не лопается в груди. Подколотые шпильками волосы убраны под пилотку стюардессы.

Эллен расхаживает модельной походкой, Арни рукоплещет, а я говорю:

— Фу-ты ну-ты.

Эллен окликает Арни:

— Эй, Арни, посмотри-ка!

Арни крутит башкой и спрашивает: