— Не ту постройку сжигают.

И, только усевшись за руль, соображаю, что новоиспеченные родители ни сном ни духом не ведали, о чем я говорю. Моя паранойя раздувается до таких масштабов, что на протяжении нескольких миль я все время смотрю в зеркало заднего вида — не гонятся ли за мной копы с мигалкой? А что, той парочке ничего не стоило меня заложить: дескать, на выходе из «Бургер-барна» замечен молодой субъект, небритый, в грязной одежде и с замашками поджигателя.

Умчался на приличное расстояние, но пока ни сирены, ни мигалки, ни задержания.

Приехал я на час раньше и решил покататься по центру Де-Мойна. Вот гигантские здания, огромные автосалоны и больницы размером, пожалуй, с Москву. А вот Эквитабл-билдинг, некогда самое высокое здание в Айове. Когда отец возил нас с братом Ларри в Де-Мойн, он всегда говорил, что это самый высокий небоскреб во всем штате, и почему-то всякий раз я чувствовал свою исключительность, разглядывая вместе с отцом и братом нечто исключительное.

Вижу купола капитолия: огромный золотой и четыре зеленых поменьше.

В такую жару на улицах ни души. В деловом районе Де-Мойна, этом удивительном месте, между зданиями построены крытые переходы. Так что ни покупателям, ни бизнесменам не нужно выходить на жару. Я проезжаю под одним из таких переходов и сквозь тонированное стекло вижу людское кишение. Ну, то есть народ мельтешит внутри, в прохладе кондиционеров, зато тут, снаружи, улицы Де-Мойна — все мои.

Проезжаю мимо большого, относительно нового концертного зала под названием Общественный центр, где выступают важные шишки. Через дорогу — музей под открытым небом, там есть одна гигантская скульптура. Это лежащий на боку каркас зонтика. Выкрашенный в зеленый цвет. От ливня под ним не укроешься: это же не что-нибудь, а произведение искусства.

В аэропорту за автоматическими дверями ожидает Дженис в синей синтетической форме стюардессы. Подъезжаю. Вижу: разочарована.

— Я думала, за мной Эми…

— Облом, — говорю.

Закидываю ее синий чемодан в кузов пикапа.

— Неужели нельзя было приехать на «нове»?

Дженис не переваривает мой пикап. Она в принципе питает отвращение ко всем грузовым автомобилям, так как много раз теряла невинность в таких же точно пикапах.

У меня на языке вертится «Сейчас пешком пойдешь», но Дженис с наигранной нежностью лезет обниматься. Ручонками едва шею мне не сломала, а туловище на полметра отклячила.

— Хорошо выглядишь! — говорит.

А я, естественно, душ утром не принял, не побрился, шмотье не сменил. Ни один человек в здравом уме — разве что отъявленный лгун — не сказал бы, что я хорошо выгляжу.

Моя сестра Дженис хочет сравняться красотой с Эллен, а заботливостью — с Эми, но застряла где-то посередине. Потому она и лезет из кожи вон; потому и дорога до дома кажется нам вечностью.

— Кто бы мог подумать, что за мной приедешь ты. Чем обязана такой чести?

Я собираюсь сказать правду: городские власти сжигают нашу старую школу, то-сё, но не успеваю и рта раскрыть, как она произносит:

— Небось, хочешь денег в долг попросить.

— Еще чего!

— Ой-ой-ой… сбавьте тон, молодой человек. Оставь свой характер при себе, нечего на мне срываться.

Я помалкиваю. А мысли так и мечутся. Да, перехватить деньжат было бы очень кстати. Надыбать тысчонку — и можно перебраться в Де-Мойн, а там начать новую жизнь, взять новую фамилию. Но к Дженис на поклон не пойду, хоть убей.

Сбросив скорость в окрестностях Де-Мойна, подъезжаем к бензоколонке по черному грохочущему отбойнику. «Бинг-бинг, бонг-бонг» превращается в «БИНГ-БИНГ, БОНГ-БОНГ». Прямо стереозвук, честное слово. Давлю на тормоз и зажимаю уши. Дженис смотрит на меня, как на придурка. Впрочем, к такому взгляду я давно привык. Она выбирает из множества кредиток самую пеструю и протягивает заправщику, а сама, прихватив дорожный чехол с одеждой, шествует в дамскую комнату сбоку от заправки. Угодливый заправщик провожает ее глазами, оценивает задницу и предается фантазиям. Бак наполняю сам. Вскоре появляется Дженис в одном из своих излюбленных нарядов в стиле «кантри-энд-вестерн». На ногах сапоги из ящерицы или гремучей змеи, а может, вообще из броненосца. В руках — черная ковбойская шляпа.

— Вот так-то получше будет.

Она это серьезно?

Кидает чехол назад и вспрыгивает на пассажирское место, прекрасно понимая, что от входа на нее пялится мужская компания. Закручиваю колпачок бака; возвращается заправщик с кредиткой на таком специальном подносике, чтобы клиенту сподручней было подписывать чек. Подходит к моей сестре чуть ли не вплотную и едва не задыхается, так щедро она полилась духами и лаком для волос. Дженис элегантным росчерком выводит свое имя с огромной заглавной буквы, а точку над буквой «i» заменяет крошечным сердечком.

По пути посвящаю Дженис в семейные дела. Каждую новость начинаю словами «Твой слабоумный брат», «Твоя моржиха-мать», «Твоя инфантильная сестрица».

— Перестань. Тебе они тоже родные.

— Не. Это вряд ли.

В знак протеста Дженис открывает голубую сумочку и достает длинную, тощую коричневую сигарету.

— У тебя практически все во мне вызывает отторжение?

— Практически все, — отвечаю я.

Если закуриваешь коричневую сигарету, не стоит спрашивать у Гилберта Грейпа его мнение.

На много миль умолкаем.

— Арни еще жив?

— Да, — отвечаю.

— Хорошо.

Сестра нащупывает тему для разговора. Через пару секунд врубаюсь в смысл ее вопроса и говорю:

— Боже мой. Совсем забыл. На самом деле он умер.

— Когда?

— С месяц назад.

— Как прошли похороны?

— Как по маслу.

— Много народу пришло?

— Весь город.

Представляя себе похороны Арни, мы всегда воображаем кучу народу.

Я прямо вижу, как подставляю плечо под его гроб, и тут Дженис разражается тирадой о готовности к неизбежному. Разжевывает то, что я и без нее знаю: наш братик прожил намного дольше, чем ожидалось.

— Безусловно.

— Мы бы только обманывали себя, думая, что…

— Безусловно.

В воздухе, я уверен, Дженис — лучшая стюардесса, но на земле она включает мозги, и оттуда прет психолог, которым, как мы надеялись, она никогда не станет. Начинает объяснять, почему мамочка такая толстая:

— Разве ты бы на ее месте воздерживался от еды? Разве ты не возненавидел бы дом, где умер твой муж?

Дальше она пускается в рассуждения об Эми: дескать, та никогда не встретит своего мужчину, потому что для нее на первом месте семья. И это объяснимо, поскольку Эми — старшая: в каком-то смысле она сама — «мужчина в доме». Легче всего понять поведение Ларри.