открыл ключом литую железную дверь и вошел на территорию дома, через минуту разошлись в стороны ворота. Павел въехал, и ворота закрылись – управлялись они дистанционно. Выходя из машины, Феликс оценил усадьбу:

– Дом для поросеночка должен быть крепостью…

– Шутка стара, – заметил Павел.

– Правда-матка еще старее, но от этого она не становится ложью, – не растерялся Феликс. – Слушай, ты серьезно думаешь, что в этом доме происходили те самые события, о которых мы толком еще ничего не знаем?

– Почему нет? Несколько месяцев дом пустовал, место, где лежали ключи, Анжела знала. Короче, давай осмотрим дом. Если это место преступления, должны найтись улики, ведь никто, включая Анжелу, не знал, когда вернутся родители. Мать с отцом находились в глухом районе, где вообще никакой связи – обстоятельства более чем удачные для преступников.

– Идем, Майер нам машет.

Молодые люди поднялись по лестнице в форме полукруга под навес двухэтажного особняка (если не считать цокольный этаж), но стоило зайти внутрь… Феликс, поставив руки на пояс, разочарованно протянул:

– Пылища… Нога человека не ступала на этот пол давненько. – Он подошел к столику с зеркалом, видимо, брошенному прежними хозяевами, провел по нему пальцами и вытаращил глаза. – Ого, какой жирный слой.

– Теперь я верю маме, что пыль имеет свойство проникать через плотно закрытые окна и даже сквозь стены, – сказал Павел.

Несмотря на крах надежд напасть на след преступников, Павел с Феликсом осмотрели весь дом, каждый закоулок, но кроме забытых мелких вещей, полезных находок оказалось – ноль с минусом. Хозяин ходил за ними, не мешая осматривать дом и не докучая приставаниями, вдруг Павлу пришла в голову идея:

– Если понадобится, вы разрешите воспользоваться домом?

– Не сомневайтесь, – закивал Майер. – Все, что хотите. Если нужны деньги, не стесняйтесь…

– Спасибо, это лишнее, – отказался Павел.

– Может, нанять вам в помощь частных детективов? – предложил Майер, но, увидев, что оба парня набычились, поспешил оправдаться: – Я очень хочу помочь. Убита моя дочка, она славной была… доброй…

И заплакал, что явилось неожиданностью, он производил впечатление сильного человека, не допускающего слабостей. Что ж, мужчины тоже плачут, когда им невыносимо больно, когда они теряют самое дорогое, что у них есть. Пришлось переждать срыв отца, потерявшего дочь, Павел отвернулся, чтобы не смотреть на чужие горькие слезы, а Феликс по той же причине ринулся гулять по дому. Майер быстро взял себя в руки, извинился и выскочил из дома первым, опер тут же спустился с лестницы, он караулил, когда ситуация стабилизируется.

– Поехали, Феликс, – вздохнув, произнес Павел. – Нам еще на ковер топать, а завтра… завтра не самый приятный день. Поехали.

Наступило завтра, да, унылый день…

Могильщики закапывали мать, гроб с Искрой ждал очереди на дне прямоугольной ямы. Немногочисленная толпа молча наблюдала, как могила заполняется влажной землей, стоя за несчастным Георгием Даниловичем. Чем больше город, тем меньше друзей, вот и на похороны пришло немного народу. Мегаполисы отсекают человека от сородичей, забирая у него время – добраться только до работы и обратно – целая история, а еще есть дети и супруги, которым нужно уделить время, есть масса обязанностей, но в сутках всего двадцать четыре часа. Ввиду дефицита свободного времени знакомые не сочли возможным прийти на кладбище, чтобы поддержать Георгия Даниловича, забывая, что на его месте может оказаться каждый. Внешне он, казалось, примирился с обеими смертями, был спокоен, только небрит и небрежно одет.

Павел украдкой наблюдал за теми, кто приехал на кладбище, всего человек пятнадцать, большинство женщины-соседки, поэтому особо его заинтересовали молодой человек и девушка. Странно, что из молодежи практически никого не было, двое, стоявшие порознь, – это разве нормально?

Георгий Данилович дождался, когда под кресты положат живые цветы, что являлось окончанием ритуала захоронения, и, не задерживаясь ни минуты, неспешно двинул к выходу, опустив голову вниз. Его поспешили догнать Терехов с Феликсом, чтобы получить ответы на ряд неотложных вопросов. Догнав беднягу, Павел подстроился под его шаг, Феликс остался чуть позади.

– Кто тот молодой человек? – осведомился он.

Георгий Данилович не посчитал нужным даже голову поднять, он догадался, о ком зашла речь, ответил вяло:

– Друг Искры. Митя. Они собирались пожениться, но он привез к нам дочь и просил научить ее быть женой.

– Прямо так – научить? – недоверчиво произнес Павел.

– Да, так. У парня нормальные требования, а Искра ничего не умела, да и не хотела уметь, если честно. Вероятно, она не созрела для семейной жизни. Нет-нет, не думайте, что это он… нет! Митя успешный парень, востребованный, хорошо образован… да и вообще, не та порода.

– А должна быть особая порода?

– Конечно. Но я не знаю, как ее распознать. Зато знаю, что Митя не способен, понимаете? Не способен. Не гоняйте парня понапрасну.

– Ну, допросить мы его обязаны. А девушка кто?

Пауза, которой не нужны расшифровки – бедняга маловато знал о своей дочери, что и подтвердил Георгий Данилович извиняющимся тоном:

– Вам покажется странным, но я не знаю ее. Наверное, вместе с Искрой учатся… Учились. Я работал очень много, домой приходил поздно, еще и дома работал. Все для дочери и Медеи… хотел обеспечить их, чтоб ни в чем, как говорится… А жена занималась Искрой и мною, она говорила, у нее двое детей: дочь и муж. Я тоже был ребенком… и как глупое дитя, не видел, что вокруг творится, переложив заботы на плечи жены…

Он остановился, но головы так и не поднял, казалось, Георгий Данилович рассматривает носки своих нечищеных туфель. В какой-то момент он положил ладонь на грудь, и Павел забеспокоился:

– Вам плохо?

Георгий Данилович, будто не услышав вопроса, продолжил:

– А у Медеи оказалось слабое сердце… Но она никогда не жаловалась на здоровье, никогда, понимаете? Я не знал. В больнице показали историю болезни, им из поликлиники доставили. Медея постоянно отказывалась от госпитализации. Представьте, только после ее смерти я узнал, что она болела… только после смерти… Так заботилась обо мне, что не хотела волновать. А дочь не удалось нам воспитать образцовой девушкой, пригодной для семейной жизни. Честно скажу, наша Искра была очень избалованной, типичный эгоцентрик с завышенными требованиями ко всем, кроме себя.

Внезапно он развернулся к Павлу и Феликсу, глаза безумные, лицо побагровело и стало пугающе жестким, от недавней беспомощности, раздавленности не осталось и следа. Георгий Данилович сжал кулаки и потрясал ими, цедя сквозь стиснутые зубы:

– Но это моя дочь! Понимаете – моя! Я мог злиться на нее, ругать, но мы любили ее, она была дорога нам, как может быть дорог родной ребенок… В моих женщинах