Ободренные сей речью, Девятнадцать кастильянцев, Все,качаяся на седлах, В голос слабо закричали: «Санкто Яго Компостелло! Честь ислава дону Педру! Честь и слава Льву Кастильи!» А каплан его, Диего, Так сказалсебе сквозь зубы: «Если б я был полководцем, Я б обет дал есть лишь мясо,Запивая сантуринским!»

– Ну вот! Не то же ли я говорил? – вскричал дядя,чрезвычайно обрадовавшись. – Один только человек во всей армии благоразумныйнашелся, да и тот какой-то каплан! Это кто ж такой, Сергей: капитан ихний, чтоли?

– Монах, духовная особа, дядюшка.

– А, да, да! Каплан, капеллан? Знаю, помню! еще в романахРадклиф читал. Там ведь у них разные ордена, что ли?.. Бенедиктинцы, кажется…Есть бенедиктинцы-то?..

– Есть, дядюшка.

–Гм!.. Я так и думал. Ну, Илюша, что ж дальше? Прекрасно,превосходно!

И, услышав то, дон Педро Произнес со громким смехом:«Подарить ему барана; Он изрядно подшутил!..»

– Нашел время хохотать! Вот дурак-то! Самому наконец смешностало! Барана! Стало быть, были же бараны; чего ж он сам-то не ел? Ну, Илюша,дальше! Прекрасно, превосходно! Необыкновенно колко!

– Да уж кончено, папочка!

– А! кончено! В самом деле, чего ж больше оставалось иделать, – не правда ль, Сергей? Превосходно, Илюша! Чудо как хорошо! Поцелуйменя, голубчик! Ах ты, мой милый! Да кто именно его надоумил: ты, Саша?

– Нет, это Настенька. Намедни мы читали. Она прочла, да иговорит: «Какие смешные стихи! Вот будет Илюша именинник: заставим его выучитьда рассказать. То-то смеху будет!»

– Так это Настенька? Ну, благодарю, благодарю, – пробормоталдядя, вдруг весь покраснев как ребенок. – Поцелуй меня еще раз, Илюша! Поцелуйменя и ты, шалунья, – сказал он, обнимая Сашеньку и с чувством смотря ей вглаза.

– Вот подожди, Сашурка, и ты будешь именинница, – прибавилон, как будто не зная, что и сказать больше от удовольствия.

Я обратился к Настеньке и спросил ее: чьи стихи?

– Да, да! чьи стихи? – всполошился дядя. – Должно быть,умный поэт написал, – не правда ль, Фома?

– Гм!.. – промычал Фома под нос.

Во все время чтения стихов едкая, насмешливая улыбка непокидала губ его.

– Я, право, забыла, – отвечала Настенька, робко взглядываяна Фому Фомича.

– Это господин Кузьма Прутков написал, папочка, в«Современнике» напечатано, – выскочила Сашенька.

– Кузьма Прутков! не знаю, – проговорил дядя. – Вот Пушкинатак знаю!.. Впрочем, видно, что поэт с достоинствами, – не правда ль, Сергей?И, сверх того, благороднейших свойств человек – это ясно, как два пальца! Даже,может быть, из офицеров… Хвалю! А превосходный журнал"Современник»!Непременно надо подписываться, коли все такие поэты участвуют… Люблю поэтов!Славные ребята! все в стихах изображают! Помнишь, Сергей, я видел у тебя, вПетербурге, одного литератора. Еще какой-то у него нос особенный… право!.. Чтоты сказал, Фома?

Фома Фомич, которого разбирало все более и более, громкозахихикал.

– Нет, я так… ничего-с… – проговорил он, как бы с трудомудерживаясь от смеха. – Продолжайте, Егор Ильич, продолжайте! Я после мое словоскажу… Вот и Степан Алексеич с удовольствием слушает про знакомства ваши спетербургскими литераторами…

Степан Алексеевич, все время сидевший поодаль, взадумчивости, вдруг поднял голову, покраснел и ожесточенно повернулся в кресле.

– Ты, Фома, меня не задирай, а в покое оставь! – сказал он,гневно смотря на Фому своими маленькими, налитыми кровью глазами. – Мне чтотвоя литература? Дай только бог мне здоровья, – пробормотал он себе под нос, –а там хоть бы всех… и с сочинителями-то… волтерьянцы, только и есть!

– Сочинители волтерьянцы-с? – проговорил Ежевикин,немедленно очутившись подле господина Бахчеева. – Совершенную правду изволилиизложить, Степан Алексеич. Так и Валентин Игнатьич отзываться намедни изволили.Меня самого волтерьянцем обозвали – ей богу-с; а ведь я, всем известно, так ещемало написал-с… то есть крынка молока у бабы скиснет – все господин Вольтервиноват! Все у нас так-с.

– Ну, нет! – заметил дядя с важностью, – это ведьзаблуждение! Вольтер был только острый писатель; смеялся над предубежденииями;а вольтерьянцем никогда не бывал! Это все про него враги распустили. За что ж,в самом деле, все на него, бедняка?..

Снова раздалось ядовитое хихиканье Фомы Фомича. Дядя сбеспокойством посмотрел на него и приметно сконфузился.

– Нет, я, видишь, Фома, все про журналы, – проговорил он ссмущением, желая как-нибудь поправиться. – Ты, брат Фома, совершенно был прав,когда, намедни, внушал, что надо подписываться. Я и сам думаю, что надо!Гм… чтож, в самом деле, просвещение распространяют! Не то, какой же будешь сын отечества,если уж на это не подписаться? не правда ль, Сергей? Гм!..да!.. вот хоть«Современник».. Но знаешь, Сережа, самые сильные науки, по-моему, это в томтолстом журнале, как бишь его? еще в желтой обертке…

– «Отечественные записки», папочка.

– Ну да, «Отечественные записки», и превосходное название,Сергей, – не правда ли? так сказать, все отечество сидит да записывает…Благороднейшая цель! преполезный журнал! и какой толстый! Поди-ка, издай такойдилижанс! А науки такие, что глаза изо лба чуть не выскочат… Намедни прихожу –лежит книга; взял, из любопытства, развернул да три страницы разом и отмахал.Просто, брат, рот разинул! И знаешь, обо всем толкование: что, например, значитметла, лопата, чумичка, ухват? По-моему, метла так метла и есть; ухват так иесть ухват! Нет, брат, подожди! Ухват-то выходит, по-ученому, не ухват, аэмблема или мифология, что ли, какая-то, уж не помню что, а только что-то такоевышло… Вот оно как! До всего дошли!

Не знаю, что именно приготовлялся сделать Фома после этой новойвыходки дяди, но в эту минуту появился Гаврила и, понурив голову, стал упорога.

Фома Фомич значительно взглянул на него.

– Готово, Гаврила? – спросил он слабым, но решительнымголосом.

– Готово-с, – грустно отвечал Гаврила и вздохнул.

– И узелок мой положил на телегу?

– Положил-с.

– Ну, так и я готов! – сказал Фома и медленно приподнялся скресла. Дядя в изумлении смотрел на него. Генеральша вскочила с места и сбеспокойством озиралась кругом.

– Позвольте мне теперь, полковник, – с достоинством началФома, – просить вас оставить на время интересную тему о литературных ухватах;вы можете продолжать ее без меня. Я же, прощаясь с вами навеки, хотел бы вамсказать несколько последних слов…