Был час десятый, когда мы приехали в Мишино. Это былабедная, маленькая деревенька, верстах в трех от большой дороги и стоявшая вкакой-то яме. Шесть или семь крестьянских изб, закоптелых, покривившихся набоки едва прикрытых почерневшею соломою, как-то грустно и неприветливо смотрели напроезжего. Ни садика, ни кустика не было кругом на четверть версты. Только однастарая ракита свесилась и дремала над зеленоватой лужей, называвшейся прудом.Такое новоселье, вероятно, не могло произвесть отрадного впечатления на ТатьянуИвановну. Барская усадьба состояла из нового, длинного и узкого сруба, с шестьюокнами в ряд и крытого на скорую руку соломой. Чиновник-помещик только что начиналхозяйничать. Даже двор еще не был огорожен забором, и только с одной стороныначинался новый плетень, с которого еще не успели осыпаться высохшие ореховыелистья. У плетня стоял тарантас Обноскина. Мы упали на виноватых как снег наголову. Из раскрытого окна слышались крики и плач.

Встретившийся нам в сенях босоногий мальчик ударился от насбежать сломя голову. В первой же комнате, на ситцевом, длинном «турецком»диване, без спинки, восседала заплаканная Татьяна Ивановна. Увидев нас, онавзвизгнула и закрылась ручками. Возле нее стоял Обноскин, испуганный исконфуженный до жалости. Он до того потерялся, что бросился пожимать нам руки,как будто обрадовавшись нашему приезду. Из-за приотворенной в другую комнатудвери выглядывало чье-то дамское платье: кто-то подслушивал и подглядывал внезаметную для нас щелочку. Хозяева не являлись: казалось, их в доме не было;все куда-то попрятались.

– Вот она, путешественница! еще и ручками закрывается! –вскричал господин Бахчеев, вваливаясь за нами в комнату.

– Остановите ваш восторг, Степан Алексеич! Это наконецнеприлично. Имеет право теперь говорить один только Егор Ильич, а мы здесьсовершенно посторонние, – резко заметил Мизинчиков.

Дядя, бросив строгий взгляд на господина Бахчеева и какбудто совсем не замечая Обноскина, бросившегося к нему с рукопожатиями, подошелк Татьяне Ивановне, все еще закрывавшейся ручками, и самым мягким голосом, ссамым непритворным участием сказал ей:

– Татьяна Ивановна! мы все так любим и уважаем вас, что самиприехали узнать о ваших намерениях. Угодно вам будет ехать с нами вСтепанчиково? Илюша именинник. Маменька вас ждет с нетерпением, а Сашурка сНастей уж, верно, проплакали о вас целое утро …

Татьяна Ивановна робко приподняла голову, посмотрела на негосквозь пальцы и вдруг залившись слезами, бросилась к нему на шею.

– Ах, увезите, увезите меня отсюда скорее! – говорила онарыдая, – скорее, как можно скорее!

– Расскакалась да и сбрендила! – прошипел Бахчеев,подталкивая меня рукою.

– Значит, все кончено, – сказал дядя, сухо обращаясь кОбноскину и почти не глядя на него. – Татьяна Ивановна, пожалуйте вашу руку.Едем!

За дверьми послышался шорох; дверь скрипнула и приотвориласьеще более.

– Однако ж, если судить с другой точки зрения, – заметилОбноскин с беспокойством, поглядывая на приотворенную дверь, – то посудитесами, Егор Ильич … ваш поступок в моем доме … и, наконец, я вам кланяюсь, а выдаже не хотели мне и поклониться, Егор Ильич …

– Ваш поступок в моем доме, сударь, был скверный поступок, –отвечал дядя, строго взглянув на Обноскина, – а это и дом-то не ваш. Выслышали: Татьяна Ивановна не хочет оставаться здесь ни минуты. Чего же вамболее? Ни слова – слышите, ни слова больше, прошу вас! Я чрезвычайно желаюизбежать дальнейших объяснений, да и вам это будет выгоднее.

Но тут Обноскин до того упал духом, что наговорил самойнеожиданной дряни.

– Не презирайте меня, Егор Ильич, – начал он полушепотом,чуть не плача от стыда и поминутно оглядываясь на дверь, вероятно из боязни,чтоб там не услышали, – это все не я, а маменька. Я не из интереса это сделал,Егор Ильич; я только так это сделал; я, конечно, и для интереса это сделал,Егор Ильич… но я с благородной целью это сделал, Егор Ильич: я бы употребил спользою капитал-с… я бы помогал бедным. Я хотел тоже способствовать движениюсовременного просвещения и мечтал даже учредить стипендию в университете… Воткакой оборот я хотел дать моему богатству, Егор Ильич; а не то, чтобчто-нибудь, Егор Ильич…

Всем нам вдруг сделалось чрезвычайно совестно. ДажеМизинчиков покраснел и отвернулся, а дядя так сконфузился, что уж не знал, чтои сказать.

– Ну, ну, полно, полно! – проговорил он наконец. –Успокойся, Павел Семеныч. Что ж делать! Со всяким случается… Если хочешь,приезжай, брат, обедать… а я рад, рад…

Но не так поступил господин Бахчеев.

– Стипендию учредить! – заревел он с яростью, – таковскийчтоб учредил! Небось сам рад сорвать со всякого встречного… Штанишек нет, атуда же, в стипендию какую-то лезет! Ах ты лоскутник, лоскутник! Вот тебе ипокорил нежное сердце! А где ж она, родительница-то? али спряталась? Не я буду,если не сидит где-нибудь там, за ширмами, али под кровать со страха залезла…

– Степан, Степан!.. – закричал дядя.

Обноскин вспыхнул и готовился было протестовать; но преждечем он успел раскрыть рот, дверь отворилась и сама Анфиса Петровна,раздраженная, с сверкавшими глазами, покрасневшая от злости, влетела в комнату.

– Это что? – закричала она, – что это здесь происходит? Вы,Егор Ильич, врываетесь в благородный дом с своей ватагой, пугаете дам,распоряжаетесь!.. Да на что это похоже? Я еще не выжила из ума, слава богу,Егор Ильич! А ты, пентюх! – продолжала она вопить, набрасываясь на сына, – тыуж и нюни распустил перед ними! Твоей матери делают оскорбление в ее же доме, Аты рот разинул! Какой ты порядочный молодой человек после этого? Ты тряпка, ане молодой человек после этого!

Ни вчерашнего нежничанья, ни модничанья, ни даже лорнетки –ничего этого не было теперь у Анфисы Петровны. Это была настоящая фурия, фуриябез маски.

Дядя, едва только увидел ее, поспешил схватить под рукуТатьяну Ивановну и бросился было из комнаты; но Анфиса Петровна тотчас жеперегородила ему дорогу.

– Вы так не выйдете, Егор Ильич! – затрещала она снова. – Покакому праву вы уводите силой Татьяну Ивановну? Вам досадно, что она избежалаваших гнусных сетей, которыми вы опутали ее вместе с вашей маменькой и сдураком Фомою Фомичом! Вам хотелось бы самому жениться из гнусного интереса.Извините-с, здесь благороднее думают! Татьяна Ивановна, видя, что против нее увас замышляют, что ее губят, сама вверилась Павлуше. Она сама просила его, таксказать, спасти ее от ваших сетей; она принуждена была бежать от вас ночью –вот как-с! вот вы до чего ее довели! Так ли, Татьяна Ивановна? А если так, токак смеете вы врываться целой шайкой в благородный дворянский дом и силоюувозить благородную девицу, несмотря на ее крики и слезы? Я не позволю! непозволю! Я не сошла с ума! .. Татьяна Ивановна останется, потому что так хочет!Пойдемте, Татьяна Ивановна, нечего их слушать: это враги ваши, а не друзья! Неробейте, пойдемте! Я их тотчас же выпровожу!..