– Жильцы?

– Дети.

– Что-о?!

– Ты видел, сколько в городе бездомных детей?

Честно говоря, он не видел. Когда Лео выходил из дома, все его внимание было поглощено тем, чтобы держаться на ногах.

– Целые банды. Сироты, брошенные, лишенные самых насущных вещей. Вынужденные вырывать друг у друга куски, красть, продавать себя. Дети умирают от голода на наших улицах!

Лео нахмурился. Савин больше не куталась в бесформенное платье для кормления и, несмотря на отсутствие драгоценностей, выглядела более или менее прежней собой – подтянутой, бдительной, безжалостной. И, тем не менее, она могла вдруг выдать что-то подобное.

– В смысле, «Любимица трущоб» открыла сиротский приют?

Настал ее черед выглядеть раздраженной. Словно мысль о том, что она превратилась в филантропа, была для нее настолько же невыносима, как для него мысль о том, что он стал калекой.

– Просто им нужен шанс в жизни. И мы можем его дать.

– Или, по крайней мере, сделать вид, что даем.

– Вот именно.

– Что ж, полагаю, ты знаешь, что делаешь.

– Как обычно, – отозвалась она. Примерно так завершались почти все подобные разговоры.

Стул под ним завибрировал, и мгновением позже раздался гулкий удар. Украшения на каминной полке задребезжали. Разрушить могучие стены Агрионта с помощью молотков и зубил оказалось слишком кропотливой задачей, поэтому Ассамблея проголосовала за то, чтобы шагнуть в новую эру и попытаться взорвать их с помощью гуркского огня. В результате на окружающие улицы то и дело сыпался дождь мелкого щебня.

– Гребаные идиоты, – выругался Лео в сторону окна, елозя костылем по ковру.

Он почувствовал на плече руку Савин. Точнее, только кончики пальцев – знакомое успокаивающее прикосновение.

– Тебе нужно всего лишь извиниться перед ним.

– Не сказал бы, что это у меня хорошо получается.

Ему хотелось стряхнуть ее руку, но в то же время хотелось, чтобы она осталась на его плече.

– Ну так сделай это плохо.

– Вообще, почему это я должен извиняться?

Однако он прекрасно знал почему.

– Потому что он тебе нужен. – Вот именно поэтому. – С твоей стороны было глупо его отталкивать. Если тебе это поможет, считай, что ты извиняешься не за то, что сделал, а за то, что был глупцом.

– Не уверен, что это поможет.

– Будь обаятельным. Ты ведь можешь быть обаятельным, если захочешь. Ты обаял меня.

– Разве? Насколько я помню, это ты меня соблазнила, потом забеременела, а потом уговорила составить альянс.

Савин с едва слышным досадливым вздохом убрала свою руку.

– Ну, а теперь ты уговори его составить альянс.

Почему-то ее выбор слов показался Лео опасным.

Снаружи, из прихожей, послышался гулкий стук в дверь. Хоть это и было абсурдно, Лео почувствовал, как все его тело напряглось.

– Помоги мне встать.

Савин вытащила его из кресла, действуя без особой деликатности, и он скривился, когда его вес пришелся на железную ногу. Лео был прав: он действительно мог ходить. Но и Савин была права: это было чертовски больно.

– Я буду в соседней комнате, – сказала Савин. – На случай, если возникнут затруднения.

– И чем ты сможешь помочь?

– Я что-нибудь придумаю.

И она затворила за собой дверь, оставив его одного. Лео стоял, чувствуя, как пульсирует его культя, как грохочет кровь в висках. Из прихожей слышались голоса.

Он подумал о том, какую позу ему принять, но когда у тебя только одна нога, причем раненная, и одна рука, которая должна держать костыль, вариантов не так уж много. Так что когда дверь с грохотом распахнулась и Гарун впустил в комнату старейшего из его друзей, Лео все так же стоял посредине ковра, скособочившись, с неуверенной улыбкой на лице.

– Юранд!

Лео не был готов к такому наплыву чувств. У него перехватило дыхание. Многие месяцы он был вынужден якшаться с изменниками, бандитами и трусами, и вид этого знакомого, искреннего лица, по-прежнему миловидного, был все равно что зажженная лампа в темном угольном погребе. Как будто какая-то часть его существа, умершая под Стоффенбеком, – пожалуй, лучшая его часть, – внезапно снова возродилась к жизни.

Больше всего на свете ему хотелось упасть в объятия Юранда и больше никогда его не отпускать. Он уже собрался сделать это. Но потом он увидел потрясенное лицо своего друга, его расширившиеся глаза. Взгляд, перебегающий от его шрамов к бесполезной руке, к железной ноге. Как если бы рушащиеся стены Агрионта придавили его своей тяжестью, на Лео обрушилось понимание того, насколько он изменился с тех пор, как они в последний раз видели друг друга. Насколько он обезображен, искалечен. Он превратился в развалину!

Лео отвернулся. Он бы с радостью закрыл покрытое шрамами лицо левой рукой, если бы мог без посторонней помощи вытащить ее из-за отворота куртки.

Его слова прозвучали вымученным, сдавленным хрипом:

– Я не могу передать… как я рад, что ты приехал…

Потрясение миновало, и Юранд сердито выпятил подбородок.

– Я здесь потому, что леди Финри приказала мне ехать. Не потому, что ты попросил.

Его слова утонули в повисшем между ними молчании. Лео сглотнул. Еще недавно гордость заставила бы его гневно покинуть комнату. Но похоже, его гордость помещалась в ноге: в последнее время она редко его беспокоила.

– Как она?

– Беспокоится. Ужасно беспокоится о тебе, но не показывает виду. Ей теперь приходится снова собирать Инглию воедино. Я, вообще, не знаю, что бы было, если бы не она. Она великий лидер.

Лео вздрогнул.

– Гораздо лучший, чем ее сын.

– Тебе пришлось бы сильно попотеть, чтобы доказать обратное.

Он знал, что не может этого отрицать. Быть в тени своей матери всегда было для него невыносимо. Теперь Лео видел, как ему повезло, что она у него была. Он набрал в грудь воздуха и выпрямился.

– Я… Мне жаль, Юранд. Мне… Мне очень жаль, что все так получилось. Если бы ты был со мной при Стоффенбеке… все могло бы… – Он мрачно взглянул на свою ногу. На свой костыль. – Я был глупцом.

Лицо Юранда не осветилось терпеливой улыбкой, какая прежде всегда находилась у него для безрассудных выходок Лео. Единственным намеком на теплоту в его лице были пятна румянца, проступившего от каминного жара после холода снаружи.

– В кои-то веки ты прав, – отрезал он. – Ты был глупцом. И эгоистом. И чертовски плохим другом.

Лео моргнул. Он понимал, что должен извиниться, – но никак не предполагал, что Юранд может не принять его извинений.