class="p1">Для Деррида уже в это время письмо – серьезное занятие, целиком его поглощающее. После того как все заметки собраны, он пишет текст от руки, соблюдая особый торжественный ритуал:

В случае важных для меня текстов, которые я именно «писал», испытывая своего рода религиозное чувство, я отказывался даже от шариковой ручки. Я обмакивал в чернила длинную перьевую ручку со слегка изогнутым чертежным пером, делал множество черновиков и предварительных версий, прежде чем прийти к варианту, который печатал на своей маленькой «Оливетти» с международной раскладкой, купленной мной за границей[294].

Он заканчивает статью к концу апреля 1963 года. Жан Пьель тотчас отвечает на послание, воодушевленно, но в то же время смущенно. Текст оказывается такого качества и поднимает настолько актуальные проблемы, что опубликовать его в Critique было бы просто замечательно. Но его пугает объем – примерно 40 страниц: возможно, лучше было бы разделить его на две части. Эта мысль Деррида не нравится, и Пьель в итоге принимает решение опубликовать «Силу и значение» целиком, в двойном номере за июнь и июль.

Фраза в условном наклонении, с которой начинается статья, кажется тяжеловесной, величественной и одновременно меланхоличной: «Структуралистское нашествие стало бы особым вопросом для историка идей, если бы однажды оно отступило, оставляя на отмелях нашей культуры свои творения и знаки»[295]. Структурализм, который, с точки зрения широкой публики, достигнет во Франции своего апогея лишь через три или четыре года, для молодого Деррида – дело прошлое, пережиток.

Тон «Силы значения» взялся непонятно откуда – если только не от Мориса Бланшо. В силу свойственной ему широты взгляда и многообразия отсылок – к Лейбницу и Арто, Гегелю и Малларме текст кажется пришедшим из ниоткуда, однако в нем задаются такое письмо и такая мысль, с которыми, как должны были почувствовать современники, придется считаться. Хотя в статье дан хвалебный отзыв на книгу Жана Руссе, фундаментальные предпосылки последней оспариваются, что позволит нанести несколько ощутимых ударов тому, что Деррида довольно жестко называет «болезненным опьянением утонченнейшим структуралистским формализмом». «То, что в перечитывании, к которому нас приглашает Руссе, изнутри грозит свету, – это также и то, что метафизически угрожает всякому структурализму: сокрытие смысла тем самым актом, в котором мы его и открываем»[296]. Если парафразировать известное выражение Мальро, здесь мы видим яростное вторжение философских понятий в литературную критику. Эта длинная статья, которая через четыре года откроет «Письмо и различие», возможно, выступает основополагающим актом того, что вскоре назовут cultural studies.

В 1963 году Деррида, похоже, неутомим. Утвердив свою репутацию в качестве превосходного специалиста по Гуссерлю, он постепенно становится важной фигурой парижской интеллектуальной сцены, одним из тех, с кем придется считаться. Вскоре после рождения 10 апреля его старшего сына Пьера он принимается за написание новой статьи для Critique, более скромного по размерам текста, посвященного недавно вышедшей в издательстве Gallimard книге Эдмона Жабеса «Книга вопросов». Жабес, писатель, с которым Деррида пока еще лично не знаком, родился в Каире в 1912 году, в еврейской франкоговорящей семье; будучи евреем, он должен был уехать из Египта в 1956 году во время Суэцкого кризиса. Первый сборник его стихов «Я строю свое жилище», опубликованный в 1959 году, заслужил положительные отклики Сюпервьеля, Башляра и Камю. «Книга вопросов» – первый том из семитомного цикла.

Статья «Эдмон Жабес и вопрос книги» не имеет ничего общего с классическим комментарием. Часто цитируя писателя, перемещаясь от одной фразы к другой ради того, чтобы найти удачное для них продолжение, Деррида опирается на своего рода эмпатию. Здесь он впервые берется за тему иудаизма; близость интересов Жабеса и его собственных представляется совершенно очевидной:

Для Жабеса, который признает, что довольно поздно открыл определенную принадлежность иудаизму, еврей – это лишь страдающая метафора. «Все вы евреи, даже антисемиты, покуда вам предназначено мученичество». Тогда ему приходится объясняться со своими братьями по роду и с уже не воображаемыми раввинами. И все его будут упрекать в этом универсализме, эссенциализме, вымученном аллегоризме, нейтрализации события в символическом и воображаемом.

«Обращаясь ко мне, мои братья по роду сказали:

Ты не еврей, ты не ходишь в синагогу…»[297]

Но по крайней мере так же захватывает Деррида и постоянно проводимая Жабесом связь между письмом и иудаизмом: «…сложность быть евреем смешивается с трудностью писать, ведь иудаизм и письмо – это одно и то же ожидание, одна и та же надежда, один и тот же износ»[298].

Текст будет опубликован лишь в феврале 1964 года. Но Жабес узнал о нем через друзей и впервые написал Деррида 4 октября 1963 года. Сразу после прочтения рукописи он делится с ним своим энтузиазмом: «Я должен сразу вам сказать, что это превосходно… Пути, открываемые вами, – те, по которым я отважился пойти, не зная заранее, куда они ведут. Читая вас, я вижу, что они прочерчены так хорошо, что мне кажется, будто я всегда знал их название»[299]. Спустя несколько месяцев он снова выскажет Деррида благодарность за проницательность его анализа: «Вы меня очень сильно порадовали. Теперь те, кто прочтет вас, смогут по-настоящему глубоко прочитать и меня»[300]. Так началась искренняя дружба с Эдмоном Жабесом и его женой Арлетт; их встречам способствует то, что чета живет на улице Эпеде-Буа, совсем рядом с Высшей нормальной школой.

Сближению с Жабесом сопутствует и начало другой дружбы, еще более важной, которая свяжет Деррида с Габриэлем Бунуром, в те времена достаточной важной, но сегодня почти забытой фигурой. Габриэль Бунур, родившийся в 1886 году, а потому уже довольно пожилой на момент знакомства с Деррида, опубликовал одну-единственную книгу «Игра в классики на паперти» в серии Cheminement, которой руководил Чоран. Но его регулярные статьи в La Nouvelle Revue française и многих других журналах позволили ему стать наиболее влиятельным для своего времени литературным критиком, специализирующимся в области поэзии. Поспособствовав признанию Макса Жакоба, Пьера Жана Жува, Анри Мишо, Пьера Реверди и Жюля Сюпервьеля, он открыл для широкой публики Жоржа Шеаде и написал предисловие к первой книге Жабеса, который отметил, что писал «под его присмотром». Выпускник Школы на улице Ульм, одним из первых ушедший в Сопротивление, преподаватель в университетах Каира и Раба, Бунур представляется мастером диалога между арабской и западной культурами, что как раз и является вопросом, волнующим уже и Деррида[301].

По совету Жабеса он отправляет ему оттиски всех своих первых статей, сопровождаемые длинными письмами. Габриэль Бунур на каждое письмо дает