Ее губы растянулись в зловещей улыбке.

– Я всего лишь родовая магия. Дух, служительница. Откуда мне знать такие важные вещи? Мой удел – давать силу. Так бери ее и решай проблемы самостоятельно.

– Вы правы. Спасибо за совет. – Я пошел просить у жены вернуть из недр дома библиотеку.

Бабонтия резко села, проводила меня взглядом до двери, но так ничего и не добавила.

Вроде она милая, интересно, почему было столько предупреждений? Или Бабонтия проявит себя позже?

Надо оставить ее материализованной, посмотреть, что будет. И вдруг она что-нибудь да подскажет.

Едва отворил мощную сейфовую дверь, навстречу метнулся человек в темной форме. От неожиданности я отшатнулся, потом вспомнил, что это приставленный для охраны офицер. На столике перед вторым, сидевшим на диване, были тарелки с пирожными и большой пузатый травник. А жена у меня гостеприимная.

– Вам послание от министра. – Офицер протянул конверт.

Сломав черную печать, я развернул лист:

Значит, ехать на прием придется. И платье… Надо найти платье. И объяснить все жене.

Ох, лучше бы я посмотрел браслет Какики или снимки с места преступления, или…

Да в мире море занятий куда более увлекательных, чем визит во дворец! К сожалению, ни императорская семья, ни министр этого не понимают.

Пахло жареным. В прямом и переносном смысле: в целях успокоения нервов я пекла блины, а в голове упорно билась мысль, что творится что-то опасное. Мама Лавентина явно не в темных подворотнях гуляла, когда ее похитили, а к Лавентину приставили охрану. И как передал привратный дух, у дома заступили на дежурство полицейские.

«Господи, – мысленно воззвала в приступе религиозности, – помоги скорее вернуться домой, а? – Подняла взгляд к потолку. – Если слышишь – помоги, я у Лавентина слиток золота выпрошу и в храм пожертвую. Правда-правда… А если не выпрошу, то на слиток заработаю и отдам».

Запахло горелым, я перевернула блин с тонкой сеткой темно-коричневой корочки. Вера, ожидавшая с кусочком масла на ноже, вопросительно на меня посмотрела.

Подхватив испорченный блин, я швырнула его в мусорное ведро и залила сковороду тестом. Вздохнула. Вера положила нож на масленку и обняла меня за бедра.

– Спасибо, милая, – потрепала ее по голове, пригладила корявые косички. – Ничего страшного, сейчас сделаем блинный пирог, дернем с молоком.

В памяти с новой силой всплыло «дорогая, я скоро», произнесенное двумя голосами.

Лавентина.

И Павлика.

До свадьбы Павлик часто так говорил, когда уходил в магазин или покурить. А теперь эта фраза в устах Лавентина – прямо мороз по коже.

Я едва успела перевернуть зарумянившийся блин. И отругала себя за сентиментальность. Павлик, вернее, Павел Сергеевич, теперь пройденный этап. Все.

Только сердце упрямо сжималось, ныло, снова задавалось вопросом: почему? Неужели человека делают тряпки? Неужели юбка вместо джинсов делает более хорошей спутницей жизни? Что, Светка готовить из-за юбки лучше стала или порядок в доме научилась поддерживать? Нет.

И зачем обманывать, если разлюбил? Разводился бы и жил со Светкой.

Циничная часть меня отозвалась: «У нее съемная однушка, требований выше крыши и готовить она умеет только пельмени из магазина. Да и мусор она вряд ли стала бы сама выносить, в отличие от тебя».

Как же хотелось, чтобы эта циничная часть сейчас молчала, а не выкручивала внутренности и душу своими предположениями.

Я гневно сбросила блин на стопку других и вылила остатки теста на сковороду. Вера прижала к новому блину кусочек масла, расплавила и присыпала сахарной пудрой.

– Уже заканчиваем. – А голос-то дрожал, я сглотнула.

«Все будет хорошо, – старалась дышать глубоко, чтобы развязался в груди тугой узел страха и обиды. – Попрошу у Лавентина моральную компенсацию, съезжу на эти деньги в отпуск, позажигаю с какими-нибудь туристами, восстановлю нервишки. И вообще, мама говорила, что ранние браки редко кончаются хорошо, что молодым погулять надо, что это только от переизбытка гормонов кажется, что Павлик – тот самый единственный и неповторимый».

Щеку защекотала слеза, я поспешно стерла ее кулаком и, перевернув блин, выключила плиту.

– А еще нам нужно молоко, – прошептала я. Все дрожало в мареве слез. В «холодильнике» звякнуло. – Вот и оно.

Если Вера снова меня обнимет, я точно разрыдаюсь.

– А что это такое? – послышался сбоку голос Лавентина.

И мысли переключились, тугой комок внутри расслабился. Сморгнув слезы, я проследила за взглядом Лавентина и пояснила:

– Блинный пирог. Хочешь попробовать?

– Да. – Он почесал в затылке. – С удовольствием. Спасибо.

– Садись. Сейчас молока налью и отрежу кусок. Вера, переставь пирог на стол, пожалуйста.

В «холодильнике» меня ждал большой кувшин с биркой, исписанной непонятными закорючками. Наверное, здесь, как в ресторанах, помечали дату поступления продуктов. Пока переставляла кувшин на столешницу возле раковины и доставала посуду, Лавентин разглядывал блинный пирог в подтеках сладкого масла.

Нарезая стопку блинов кусками и перекладывая их на тарелки, я вновь ощущала себя объектом исследования Лавентина. Изящным движением отрезав кусочек, он насадил его на вилку и разглядывал, а масло капало в тарелку.

– Не отравлено, – улыбнулась я.

Лизнув кусок пирога, Лавентин улыбнулся:

– О, сладкое!

Через минуту его тарелка была пуста. Причем кусочки он отрезал безупречно выверенными движениями ножа. Я только моргала удивленно.

– Еще можно? – деловито спросил Лавентин.

– Можно. Только в следующий раз прожевывай, а то такое чувство, что тебя неделю не кормили.

– Я часто забываю поесть, – пожал плечами Лавентин.

Наверное, все увлеченные исследователи такие. Я добавила ему две порции.

– Если понадобится, еще испеку.

Ошеломленная его скоростью поедания, я не сразу заметила, что Вера слегка покраснела. Придавив вилкой кончик разъехавшегося куска, она неловко пыталась его отрезать, но блины рвались, масло вытекало.