в сто метров! Для Японии это неслыханная роскошь. В нем все, включая открывание и закрывание штор, было автоматизировано, только кнопку нажать. На крыше отеля находился гигантский бассейн, что, конечно, не могло не произвести впечатления.

В Иокогаме я впервые в жизни ночевал в комнате один. Прежде рядом всегда находилась то мама, то няня, на гастролях со мной в номер каждый раз еще кого-то селили. А тут – один, совсем один! Я, счастливый, разлегся на большой кровати и вдруг понял, что не могу заснуть. Непривычная тишина стояла вокруг. Дома как я спал? С одной стороны моей подушки находился наш телевизор, который допоздна смотрела мама, с другой стороны, через тонкую стенку, стоял телевизор соседей. Так я и спал между двумя телевизорами. А тут тишина гробовая, пришлось открывать какое-то пожарное окно, чтобы услышать хоть какие-то звуки города. Только тогда я и смог заснуть. Что взять с «дитя коммуналки»?

Гастроли Bolshoi Ballet проводило агентство «Japan Art». Эта компания по всему миру с юного возраста отслеживала одаренных детей, чтобы понимать, в кого впоследствии стоит вкладывать деньги. Поэтому на втором сезоне работы в Большом театре японцы объявили меня «молодой звездой». Я давал интервью, ездил на встречи с поклонниками русского балета. В Гиндзе, самом шикарном районе Токио, на одном из огромных билдингов, я видел свое гигантское изображение. Жаль, что не додумался сняться на таком фоне! Впервые в жизни я чувствовал, что значит быть премьером Bolshoi Ballet, и пребывал в восторженном состоянии. Однако моя эйфория продлилась недолго.

Для переездов труппе предоставили пять автобусов. В первом автобусе размещались только педагоги и ведущие артисты. Остальные сидели плотненько и в автобусах совсем другого класса. А в нашем каждый человек занимал не кресло, а целый ряд: ряд – Семёнова, ряд – Уланова, ряд – Былова и так далее, согласно своему рангу в театре. В автобусе этом было рядов тридцать восемь. Он, конечно, был самый навороченный: телевизоры, везде хрусталь, пахло очень вкусно. Избранных оказалось человек шестнадцать-семнадцать. Значит, семнадцать рядов. Потом шли совершенно пустые ряды, и только на самом последнем ряду лежала табличка с надписью: «Цискаридзе».

Скоро я понял неприятную закономерность. Я ездил в суперавтобусе только тогда, когда в Японии находился Григорович. А за два месяца он приезжал к нам три раза. Когда Григ улетел в первый раз, и я подошел к своему автобусу, меня туда просто не пустили. Я во второй автобус, меня и во второй не пустили, в третий, четвертый, пятый – не пустили. Я не указан нигде, говорят: «Идите к себе, в премьерский». А в дверях «премьерского» стоит прима-балерина, которая меня теперь очень любит: «Извините, молодой человек, ваше место не здесь!» В итоге меня определили в хвосте, на откидное кресло, в последнем автобусе кордебалета. Те, кто сидел рядом, очень возмущались – я занял место, куда они свои ноги клали.

Я был как в сказке «Золушка» – моя карета превратилась в тыкву. Вместо «люкса» мне теперь доставался одноместный пенал. Расселение в отеле, так же, как и в автобусе, происходило согласно твоему статусу в труппе. Чем выше этаж, тем более значимая персона. Следующие три недели я жил как сельдь в бочке – так продолжалось до Осаки. Приезжаем туда, мне выдают ключ от номера в отеле, и я понимаю, что как-то неестественно высоко живу. Захожу в номер – «люкс». Спускаюсь вниз, может, произошла какая-то ошибка, а мне говорят: «Нет-нет-нет, Николай! У вас „люкс“!» Оказалось, в Осаку Григорович прилетел. Это же второй по значимости город Японии, на спектаклях должна присутствовать пресса, потому в афише стояла моя фамилия.

Мне было и грустно, и обидно. Но в Осаке произошло следующее. Прошло больше половины наших гастролей, и семёновские ученицы, то есть те, кто у Семёновой в классе занимался, видимо, очень устали от Марины Тимофеевны. Она ведь характер непростой имела, а надо было ходить с ней на завтрак, в магазины, носить ей сумки. Тут девы меня Семёновой и подсунули.

15

По прошествии нескольких лет я купил книгу о Семёновой и пошел к ней за автографом. Она скорчила недовольную гримасу. «Марина Тимофеевна, у меня же что-то должно остаться на память», – сказал я. Стремительно нечто черкнув, она вернула книгу. Я сослепу разглядел только «на память». Ну, думаю, вредная, могла бы что-то и поприличнее написать! Дома я книгу эту засунул на полку, а через какое-то время она попалась мне на глаза. Решил посмотреть, что же Семёнова там все-таки написала, открыл и обомлел – «Люблю Цискаридзе».

К 95-летию Марины Тимофеевны ГАБТ выпустил набор ее фотографий. На обложке – она, царственная, в «Раймонде», в длинном платье, с длинными до пола рукавами. Опять встал в очередь к Семёновой за автографом. Увидев меня, она недовольно спросила: «Тебе-то зачем?» Но написала: на одном рукаве «Марина», на другом «Коле», потом посмотрела на меня: «Я не случайно эти слова написала!»

Когда я называю Семёнову по имени – это не проявление фамильярности, это знак большой любви и бесконечного уважения. Но про себя я Марину Тимофеевну всегда Мариной называл.

Ее настоящий интерес ко мне начался с одной забавной истории, произошедшей в Иокогаме. Однажды, перед началом утреннего класса, так как все свои были в зале, я «девушек» развлекал. Семизорова, Сперанская, Петрова и другие ученицы Семёновой ко мне хорошо тогда относились. И вот, слово за слово: «Колька, попляши нам!» И я стал танцевать по очереди все женские вариации из акта «Теней» в «Баядерке». «Девушки» пели, прихлопывали, хохотали. И тут – раз, Марина Тимофеевна! Оказалось, все время, пока я плясал, она, никем не замеченная, стояла и наблюдала мое представление. «Молодец, мальчик! – сказала она. – Откуда ты все это знаешь?» – «А что здесь учить?» – «Какие ты еще балеты знаешь?» – «Да все!» – «Ладно, после класса мне станцуешь». И я станцевал Семёновой всю «Спящую красавицу», за всех.

Марина Тимофеевна, видно, поняла, что мальчик-то нерядовой. Стала со мной беседовать после класса. Как-то выяснила, что я знаю, кто такой У. Теккерей, потом закинула удочку по поводу Дж. Голсуорси, его «Саги о Форсайтах». Эти обеды и ужины у Джолиона – будь они неладны! Мама говорила, что любой уважающий себя человек должен прочитать Голсуорси. Конечно, я в романе ничего тогда не понял, но запомнил все, благодаря хорошей памяти. Марину это позабавило, потому что, кроме меня, никто в классе ни о каких Форсайтах и не слыхивал.

В Осаке был магазин «Маруся», где продавались самые дешевые в Японии вещи европейских размеров. Там отоваривалась вся труппа. А у Семёновой всегда были длинные