списки того, что надо купить. Она всю свою семью одевала и одаривала после гастролей, по нескольку чемоданов зараз везла. И вот Марина Тимофеевна собралась в «Марусю». Девы взяли и ее на меня спихнули, раз появился «мальчик», пусть он это бремя на себе и несет.

Поход в «Марусю» решил мою жизнь. С этого момента мы с Семёновой не расставались… В общем, я ей приглянулся. Правда, она мне регулярно говорила, что у Гали Степаненко ей больше нравится локоть, на него было удобней опираться при ходьбе, я-то высокий.

При близком общении я понял, что Марина не только очень умный и душевный человек, она все «секла» в минуту. Мне тогда на гастролях платили очень мало – по $350 за сольный выход вместо $1500, как выяснилось позднее. А надо было не только питаться нормально – Япония – страна очень дорогая – одеться поприличнее, привезти подарки, подкопить денег на мамино лечение, на нашу с ней жизнь, хоть что-то отложить на покупку квартиры. Мы по-прежнему жили в своих 14-ти метрах.

Выходим как-то с Мариной из отеля в Токио, вижу в витрине магазина потрясающую японскую фарфоровую куклу. Она мне: «А чего ты здесь разглядываешь?» – «Вот, кукла какая красивая». – «А ты чего, кукол любишь?» – «Да, я их собирал раньше…» Вечером после спектакля прихожу в свой номер, а у меня на столе стоит коробка с этой куклой: Марина купила. Кукла ручной работы стоила около $800. Я ахнул! Но мне было очень приятно. У меня этих кукол теперь две: вторую, из этой же коллекции, Семёнова купила мне в подарок через много лет.

Из-за того, что я теперь «состоял» при Марине, я уже не ездил в метро: только на такси, потому что Семёновой по статусу машина полагалась. Благодаря ей, изменилось мое положение в автобусе, а постепенно и в труппе. Она учила меня уму-разуму.

Раньше я всегда пытался сесть в автобус для «избранных» как можно раньше, потому что, если я приходил чуть позже кого-то, мне обязательно выговаривали: «Ну, конечно, тебя ждем, да?!» – хотя автобус был еще полупустой. Однажды захожу, вижу, Марина уже сидит. У нее самый первый ряд был, Уланова за ней сидела, потому что Марина на два года старше ее была. Понятно, какая субординация? Семёнова вдруг говорит мне, указывая на место рядом с собой: «Сядь здесь». «Ой, Марина Тимофеевна, – замялся я, – лучше пойду, у меня же последнее…» Она ледяным тоном: «Я сказала, сядь здесь». Когда вошла Маша Былова, на то время «хозяйка» труппы, и увидела меня в 1-м ряду, а потом взгляд Семёновой, она поняла, что выставить меня оттуда невозможно. Автобус поехал, не знаю почему, я оглянулся назад. «Сел в первый ряд – вот и смотри вперед!» – дружно рыкнуло на меня избранное общество. Так Марина Тимофеевна объяснила мне, что в Театре своего места никому уступать нельзя.

В ближайшие двадцать лет я ездил только в 1-м ряду. И уже ни у кого не возникало вопроса, почему я там сижу. Если некто пытался меня оттуда «выселить», он имел бледный вид. Однажды кто-то собрался меня обогнать перед автобусом, чтобы сесть в первый ряд. Я в три больших jetés опередил всех и, стоя на подножке, громко сказал: «Сначала – звезды!»

Но, числясь на лондонских и японских зарубежных гастролях в «principals», я формально оставался артистом 2-го кордебалета в ГАБТе. Моих сокурсников, даже не ездивших в поездки, к концу года перевели в 1-й кордебалет, а меня нет. Это означало, что я как артист получал самую маленькую зарплату в театре.

16

Моим главным достижением в Японии стали отношения с Семёновой. Когда мы вернулись в Москву, я уже был полноправный «ее мальчик». Во-первых, в классе Марины Тимофеевны у меня появилось свое место на центральном станке сбоку, где стояли исключительно народные артистки. Во-вторых, быстро схватывая комбинации, понимая, что Марина хотела, я скоро сменил Нину Сперанскую в качестве «сурдопереводчика». Семёнова показывала движения на руках, я тут же «переводил» их на язык классического экзерсиса.

Если Семёнова на меня за что-то злилась или у нее было плохое настроение, она на мне в тот день в классе «отрывалась». Но все обычно заканчивалось тем, что после урока Марина брала меня под руку и мы направлялись в буфет «интриговать». Мы как-то очень быстро сошлись характерами, на удивление быстро…

…Мне было, наверное, лет шесть, когда я вместе с мамой в очередной раз поехал в Абастумани. Сначала автобус проезжал Гори, Хашури, Боржоми, Ахалцихе и дальше, в горы, все выше и выше. Там по дороге есть перевал, «враты Кавказа» безумной красоты, – тот, что описывал М. Ю. Лермонтов в «Демоне», когда «печальный Демон, дух изгнания, летал над грешною землей…». В этом месте автобус обычно делал остановку, пассажиры отдыхали, пили кофе, обедали.

Рядом продавали разную мелочь типа глиняной посуды, всякие книжечки. Мое внимание тогда привлекли гороскопы, отпечатанные на фотобумаге: западный и восточный. Даже не знаю, почему я вдруг их купил. Всю дорогу я это дело изучал и вычитал, что я – Козерог, мама – Близнецы. Дальше было написано: «Козерог не может жить с Близнецами». Изучив вторую книгу, узнал, что я – Бык, мама – Обезьяна. Дальше было написано: «Бык не переносит Обезьяну». Оказалось, что у нас жуткая несовместимость. Но самое интересное, М. Т. Семёнова была по гороскопам тоже Обезьяна и Близнецы, как мама, только на 24 года ее старше. Куда деваться от судьбы?

Первый раз я увидел Семёнову совершенно случайно в 16 лет. Вместе с ребятами из класса я стоял в длинной очереди в «МcDonald’s» около метро «Пушкинская». Недалеко от нас тетка продавала фиалки. Вдруг из перехода вышла невысокая статная женщина с красиво уложенными седыми волосами. Она подошла к продавщице, купила у нее букетик фиалок и пошла дальше. Я не мог отвести от нее глаз. «Кто это?» – спросил я у одноклассницы. «Так это же Марина Семёнова!» – ответила та.

И хотя Марина Тимофеевна, как и мама, была Обезьяна-Близнецы, в отличие от мамы, она язык за зубами не держала, всегда говорила все, что думала. Я тоже всегда так делаю, что врать-то? Можно и запутаться…

До встречи с Семёновой, пройдя школу мамы и Пестова, я был тихий, забитый мальчик. Я в театре в принципе не разговаривал – боялся. Марина, что называется, выпустила джинна из бутылки. В конце японских гастролей кто-то из взрослых артистов бросил мне небрежно: «Колька, иди сюда!» Стоявшая рядом Марина замерла: «Кто здесь Колька?!» Повернулась ко мне: «Как твое отчество?» Я говорю: «Максимович». – «Запомните, – сказала она ледяным тоном, обращаясь к тому артисту, – для