Выслушав о происшествии с гадалкой, Амброзиус озабоченно поднял на меня усталый выцветший взгляд:

– Мадам Теллер не следует увлекаться магией Daine-Sidhe, – сказал он. – Пусть Мейвел безвылазно сидит на острове, но ее колдовство, как брошенное копье, может проникнуть очень далеко! Она поймает в тенета душу этой гадалки так же, как пыталась проделать это с Элейн!

От одного упоминания имени Элейн во мне снова всколыхнулся гнев:

– Почему вы не запретили ей ехать с нами?!

Амброзиус молчал, хмурясь собственным мыслям. Потом, словно решившись, ответил:

– Ты же сама ощутила, насколько сильны чары Мейвел. Если бы она приняла облик Элейн и попросила меня, боюсь, я отдал бы ей и тебя, и Кеннета в придачу. Был только один способ этого избежать – если бы настоящая Элейн в этот момент стояла рядом. Ее чары для меня сильнее, чем искусство любой волшебницы сидов…

Это неожиданное признание, сделанное спокойным тоном, меня смутило. Молчание, повисшее между нами, было почти осязаемым. Внизу продолжали шуметь люди. От горевшей в плошке сальной свечи по комнате шел тяжелый чадный дух. Чтобы избавиться от неловкости, я поспешила переключиться мыслями на Лайбстера, насчет которого мне еще предстояло объясняться с начальством, о его проклятом гейсе… Вспомнив по аналогии о гейсах нашего волшебника, я едва не подскочила на табуретке:

– Господин Амброзиус! Ведь харчевня называется «Пещера Мерлина»! Пещера, понимаете? Вам точно не повредит, если мы здесь заночуем?

– Теперь это уже не имеет значения, – со спокойным безразличием ответил волшебник.

– Как это не имеет?! – не сразу поняла я.

Вдруг мне отчетливо вспомнилось, что произошло на холме. Как королева напоследок позвала меня. И как Амброзиус ответил ей – вместо меня.

Вот из-за чего он выглядел таким… погасшим. Я думала, что он просто устал и волнуется из-за Элейн. А он все это время пытался смириться с необратимой потерей.

– Вы уже нарушили один из гейсов, – прошептала я. – «Не откликаться, когда зовут не тебя».

Волшебник кивнул, овладев собой:

– Я же говорю – никто не сравнится в коварстве с Мейвел, – произнес он почти с восхищением. – Она знала, на чем меня подловить. Кеннет может быть спокоен, на один эликсир магии у меня хватит. Но это будет последнее волшебство.

Меня охватили противоречивые чувства. Амброзиус был далеко не святой. Он хитрил со мной, манипулировал нами, был недостаточно откровенен с Элейн… однако, чтобы спасти нас, он принес в жертву самое дорогое, что у него было, – свою магическую силу. Какой чародей решился бы на это? Могла ли я его осуждать?

Элейн безмятежно спала, разметавшись поверх покрывала. Амброзиус смотрел на нее так, словно в этой женщине теперь сосредоточился для него центр и смысл его жизни. Мне хотелось оставить их одних. Пробормотав извинения, я вышла из комнаты и отправилась на поиски заплутавшей служанки с горячими камнями.

* * *

Все-таки нам не пришлось ночевать в «Пещере Мерлина». К ночи Элейн пришла в себя и пожелала немедленно вернуться в город. Разумеется, о поездке верхом не могло быть и речи. Хозяин помог нам раздобыть какую-никакую повозку, не совсем пригодную для леди, но, как говорится, «нищие не выбирают». Я залезла внутрь вместе с Элейн и задернула занавески от ночного холода. С нами поехал хозяйский мальчишка, который вел в поводу лошадей.

– Чем скорее мы увезем ее от этого холма, тем лучше, – озабоченно говорил Амброзиус, так что мы не стали мешкать и отправились.

Наше возвращение на Гросвен-стрит произвело впечатление даже на непрошибаемого Батлера. Взволновавшись, дворецкий сразу же надел пальто, чтобы отправиться за доктором. Только уговоры Амброзиуса и самой леди Фонтерой убедили его повременить с этой затеей. Качая головой, Батлер встревоженно смотрел, как мы с волшебником отвели (вернее сказать, отнесли) Элейн наверх. Джейн, ее горничная, с причитаниями бегала вокруг.

Распорядившись насчет лекарства (три капли из золотистого флакона на чашку воды, давать каждые три часа), Амброзиус ушел к себе, а мы с Джейн остались дежурить у постели больной. Я боялась оставить ее даже на полчаса. Волшебное питье помогало, но ненадолго. Несмотря на грелки, которыми Джейн обложила постель со всех сторон, Элейн постоянно просыпалась, жалуясь на холод. Иногда она наоборот впадала в ледяное оцепенение, которое пугало меня еще больше. Тогда я ее будила, уговаривая выпить еще глоток снадобья.

Воздух за окном посерел, когда Элейн наконец забылась вполне нормальным, хоть и беспокойным сном. Джейн, приоткрыв рот, дремала в кресле. Я клевала носом над записками, которые прихватила с собой нарочно, чтобы не заснуть.

Вообще-то я уже отчаялась вытянуть из них что-нибудь полезное. Число букв в третьем письме, как и в первых двух, тоже делилось на восемь, так что это точно была не случайность. Если мои догадки верны, то у меня не было никакой надежды добраться до исходного текста. Я предполагала, что отправитель пользовался чем-то вроде решетки Кардано18 – прямоугольником с прорезями в нужных местах. Чтобы уяснить истинный смысл зашифрованного письма, буквы в нем следовало записать подряд, без пробелов, потом наложить сверху прямоугольник и прочитать текст в прорезях. Не имея на руках исходной «решетки», понять письмо было невозможно. Вот интересно, зачем вообще отправлять мне сообщения, смысла которых я все равно не смогу понять? Если только… письма предназначались не мне?

* * *

И снова, как две недели назад, Амброзиус сидел перед расчищенным столом, на котором стоял флакон – на этот раз густо-синего цвета. На краю стола в сложной системе колб булькал очищающий раствор. В комнате витал бодрящий запах ледников, холодного соленого моря и свежего ветра. Волшебник не спал. Впрочем, никто не спал на Гросвен-стрит в эту ночь. Амброзиусу не было нужды выходить из комнаты, чтобы убедиться в этом. Своим волшебным зрением он видел, что Энни сейчас сидела у постели Элейн, прислушиваясь к дыханию больной и вглядываясь воспаленными глазами в неровные строчки. Пытается разгадать тайну записок, бедняжка. Батлер был у себя, хмуро бродя по комнате взад и вперед. Миссис Бонс чутко дремала в закутке рядом с кухней, и против обыкновения, снилось ей что-то мутное и тяжелое. Амброзиус пожалел, что не может больше влиять на чужие сны. В комнате Агаты горела единственная свеча; девушка угрюмо сидела на разобранной кровати, сцепив руки. Робкий, мечущийся свет рисовал ей глубокие тени вокруг глаз и чертил печальные морщины возле рта. Здесь волшебник тоже ничем не мог помочь, увы.