монету и гордо пустил по кругу. Брюно воспользовался всеобщим молчанием и задал самый главный вопрос:

– Как поживает мой медведь? Он проснулся?

– Боже, Морван! Мне-то откуда знать?!

Поводырь бросил камешек в огонь, а мсье Корбьер продолжал рассказ.

– Я вам расскажу о тех, кто верен Тибо, о бдящих. Они достойны своего наименования, просидели на берегу всю зиму. Кончилось тем, что король разогнал их с помощью свекольников, но с тех пор цветные фонарики зажигают по ночам во всех провинциях, и кто, спрашивается, может их запретить?

Мсье Корбьер осторожно взглянул на Эму.

– Госпожа, люди часто вспоминают вашего супруга. При жизни он старался изо всех сил ради нашего благоденствия, все это знают… И вот еще что…

Каменщик умолк, нахмурился и вопросительно глянул на сына.

– Что именно? – подбодрил отца Лукас.

– Ну о покойнике, о Малаке Саезе или как там его? Как-то ночью мерзавца выкопали из королевской могилы и повесили в порту. Свекольники его, конечно, сняли, но народ успел негодяя в грязи вымазать с ног до головы.

Эма не пошевелилась, сидела, глядя в огонь и прижимая к себе чашку. Трудно сказать, о чем она думала. Внезапно Эма открыла рот. Долгие месяцы она не произносила ни слова, кроме того «спасибо», да и то Лукас счел, что это сказал Гораций. Все затаили дыхание. Ожидание показалось вечностью.

– Суп – гадость, – сказала Эма.

Лукас расхохотался и с трудом удержался, чтобы ее не расцеловать. Кажется, никогда еще он не был так счастлив! Любое слово Эмы, неважно какое, сияло для него звездой на небесах. Брюно тоже очень обрадовался: наконец-то правда вышла наружу.

– Она права, старина, твоя стряпня никуда не годится. Хорошо, что скоро весна и ты нас побалуешь лягушачьими лапками.

– И побегами рогоза, – прибавил подмастерье.

– И листьями тополя, – продолжал Брюно, – в них пропасть протеина. Мой медведь ест даже тополиные почки, они налаживают пищеварение. Взбадривают, ты это, доктор, учти.

– Ладно, понял, – кивнул Лукас.

– Оставь его в покое, – пробурчал каменщик, – у него есть другие таланты.

– Что правда, то правда. Может, сыграешь нам что-нибудь, старина?

Брюно по доброй воле отправился за гитарой и принес ее с величайшей бережностью, словно святыню. Мсье Корбьер выбрал отличный инструмент и не пожадничал. Первый памятный музыкальный вечер в череде других.

Весна в самом деле щедро оделила землю лягушками, побегами рогоза и листьями тополя. В конце апреля башня Дордонь, крепкая и надежная, возвышалась среди буйных зарослей крапивы. Казалось, ее воздвигли на краю света. Первые лучи освещали зубцы башни медленно, один за другим, и надо было дождаться полдня, чтобы все красные кирпичи засияли на солнце. За исключением великолепного окна в память о Тибо, сооружение стало строгим, без готических сводов и причудливых кованых решеток. На каждом из трех этажей восьмиугольное помещение: на первом кухня, на втором комната Лукаса, на третьем спальня Эмы. Мебели не было совсем, даже матрасов, зато стены, крыша и камины роскошные.

Распрощались коротко, без лишних нежностей. Просто обменялись рукопожатьями. Мсье Корбьер низко поклонился Эме.

– Ваше величество, – сказал он с улыбкой, – счастлив к вам прийти, счастлив удалиться.

– Господин каменщик, благодарю вас, – ответила Эма и сделала реверанс.

Трое помощников ушли по той же дороге с тачкой, тележкой и кобылой, которая теперь ждала жеребенка. Они увели с собой Аякса и Горация, более полезных на Плоскогорье, чем в недоступной вмятине. Брюно ехал первым, спешил вернуться до начала гона своего любимого медведя. Хотел услышать страстный рев, что волновал его до глубины души.

Оставшись с Эмой один, Лукас вытащил из кармана голубой пакет с бантом.

– Подарок для тебя, лежал в последней корзине Сири. Я ждал, пока они уйдут, чтобы тебе вручить.

Эма протянула руку, костлявую, со следами обморожения, к нарядному свертку. Но не решалась его развернуть. По всему видно, вещица для светской дамы. Она давно не чувствовала себя дамой, а уж светской тем более.

– Давай посмотрим, я уже два дня мучаюсь, что в нем такое?

Эма потянула за ленточку, бумага соскользнула. В коробке, в белом шелковом гнезде лежал хрустальный флакон. Эма открыла его, и чудесный непередаваемый аромат заструился по кухне, обещая беспечальное настоящее и безоблачное будущее. У Эмы возникло странное ощущение, будто в комнате находился Тибо, стоял у очага и улыбался ей с таким знакомым насмешливым видом. Невыносимо яркое видение, Эма закрыла флакон.

– Откуда он? – изумился Лукас.

– От Мерлина, парфюмера.

– Мерлина? Поверить не могу! Он ухитрился прислать тебе духи?

– Это не духи, это послание.

Не получая никаких распоряжений от обожаемой королевы, парфюмер решился заговорить первым. «Я в полном вашем распоряжении», – сообщали его духи.

Больше Эма ничего не прибавила. Она вообще мало говорила. К тому же духи навели ее на одну мысль, будоражащую, необычную. В состав духов Мерлина входил аромат некоего северного цветка, по легенде воскрешающего мертвых. Воскрешение. Именно то, что нужно.

– Этот запах уникален, – сказала после долгого молчания Эма.

И опять замолчала. А потом заговорила вновь:

– Я не расшифровала послание полностью.

– Скажу честно, не понимаю, о чем ты.

– У нас есть друзья. Все они хотят одного и того же: свергнуть Жакара. Они не могут себя обнаружить, это слишком опасно, но должны узнавать друг друга.

Эма с задумчивым видом погладила флакон.

– Они станут узнавать друг друга по запаху. Как собаки.

За минуту она произнесла больше слов, чем за четыре последних месяца. Но, что еще удивительнее, она говорила о будущем. На этот раз Лукас онемел. Он почувствовал, что обязан что-то сказать и наугад спросил:

– Как называются твои духи?

Впервые после той ночи, когда Тибо пронзила стрела, на обветренном лице с растрескавшимися губами засияла детская обезоруживающая улыбка.

– «Отвага», – отвечала она.

28

Прошло полгода. По сравнению с грандиозным возведением крепости Жакара восстановление башни Дордонь – детская забава. Положив конец ночному вредительству (которым чаще всего занимались сами строители), архитектор фон Вольфсвинкель все-таки завершил свой амбициозные проект. Древние ворота, прежде стоявшие посреди чистого поля, теперь стали единственным проемом в стене, скрывшей от глаз розовый дворец, увитый плющом, с причудливыми башенками и флюгерами. Неприступная, непобедимая крепость с обилием бойниц – воплощение власти подозрительного Жакара. Подданных сюда не допускали. Встретился с королем лицом к лицу – пощады не жди, смерть близка. Лисицы, олени, медведи узнали это на собственном горьком опыте.

В день охоты туманным ноябрьским утром Жакар ехал со своей свитой вдоль строя мушкетеров-свекольников, направляясь к воротам. Двое привратников вращали ворот, чтобы поднять герсу, тяжелую опускную решетку, заостренную внизу. Обычно она ползла вверх медленно, целых семь минут. Зато мгновенно падала на нежеланных гостей, пригвождая их к земле. Перед королем решетка взвилась как по волшебству.

Ланселот де Бове возглавлял отряд и первым вступил на подъемный мост. Золотоволосый, широкоплечий, с узкой талией, он гордо выпрямился в седле, покачивая пером на шляпе. Истинное украшение королевской гвардии. О высоком титуле для него позаботилась сама Виктория, считая Ланселота красавцем.