«Де Бове? Пусть будет де Бове!» – решил Жакар, радуясь поводу улучшить настроение своей капризной супруги. Король ехал следом за главой мушкетеров, а рядом с королем – по-прежнему неразлучный с ним граф Инферналь. Дальше Филипп, баронет Отой, мясник, два повара, три лакея, четыре конюха, семь слуг и свора гончих, таких же вислоухих, как главный псарь. На непредвиденный случай прихватили с собой и доктора Рикара с непомерным зобом и столь же объемной лекарской сумкой. Никудышный охотник, прескверный наездник, врач представлял на охоте немалую опасность для здоровья окружающих. Пятнадцать лучших гвардейцев, вооруженных короткоствольными мушкетами, охраняли его величество. Издалека отряд походил на гигантскую гусеницу, и ради удобства жирной гусеницы в королевстве расширили все дороги.

Охотники миновали подъемный мост и стали подниматься на холм, что возвышался над спящей припортовой деревушкой и черными водами Овечьей бухты. Осенний туман развесил повсюду серые полотнища. Они расплывались, светлели, мешали любоваться пейзажем. Лучшая погода, чтобы проскользнуть незамеченными, так что Жакар был счастлив. Он обожал охоту и всерьез готовился к ней, а главное, назначил ее на особый, праздничный день: ровно год назад погиб Тибо. Эту крупную дичь нелегко оказалось выследить, подстеречь и убить. Знатный охотничий подвиг! Отчего же не повторить его? И Жакар в память о брате надумал убить могучего молодого оленя.

У Креста Четырех Дорог охотники выбрали ту, что вела к Центральной провинции, и вступили под сень могучих старых деревьев, свидетелей последних шести царствований, хранящих вековое молчание об увиденном. Желтые листья усыпали склон и приглушали топот копыт. Все к лучшему в этом лучшем из миров, кроме проклятого холода в затылке Жакара. Он давал о себе знать при каждом шаге коня, при каждом просвете в тумане. И внушал Жакару вполне определенную мысль, но тот знать ничего не хотел, не желал его слушать.

Холод – назойливое, ненужное напоминание. Он возвращал короля в Траурный покой за несколько часов до погребения Тибо. Жакар старался убедить себя, что ничего особенного не произошло, однако по-прежнему носил в кармане те весомые улики. Холод вполне реальный, болезненный. Что же это такое? Месть призрака? Вот еще! Угрызения совести? Чушь! Чтобы ощущать угрызения совести, нужно ее иметь, а Жакар прекрасно без нее обходился. Мораль – самооправдание для слабаков. Только сильнейшие могут себе позволить абсолютную свободу. Никаких угрызений! Причина холода в другом. Может, инстинкт самосохранения? Как вздыбленная шерсть на загривке Стикса в ночь полнолуния? Борясь с мучительным холодом, Жакар гордо поднимал голову, жадно втягивал свежий воздух и расправлял плечи под плащом, подбитым лисьим мехом. Кожаные перчатки приятно поскрипывали, он натягивал поводья коренастого жеребца, на котором обычно выезжал на охоту. Он назвал его Бенуа, чтобы досадить мажордому. А чтобы досадить Инферналю, крикнул:

– Эй! На этот раз опасайтесь индюшек!

Герцог из вежливости кивнул. Прошлой весной он выстрелил в дикую индюшку, приняв ее за кабана. Да еще и промахнулся. Жакар обожал посыпать раны солью. Он приказал сделать чучело индюшки, самой уродливой на птичьем дворе, и подарил ее герцогу в качестве «охотничьего трофея». Глаза у индюшки из яшмы, а перышки на голове позолочены.

– Если вы предпочитаете мелкую дичь, разве я вправе вас осуждать? – продолжал Жакар в порыве вдохновения. – У нас на острове изобилие зайцев, барсуков, рябчиков и бекасов. Благословляю вас, охотьтесь на них!

Самому Жакару подавай только крупную добычу. Выследить, измотать, преследовать, загнать и уничтожить мощного зверя – что могло ему доставить большее удовольствие? Одна мысль об этом пьянила и бодрила.

– Нам не хватает только Наймита, – внезапно посетовал Жакар.

Герцог промолчал с равнодушным видом. Вот уж без кого он вполне мог обойтись.

– Впрочем, признаю: он достоин восхищения, поскольку всегда последователен, – снисходительно продолжал Жакар. – Не ест мяса и отвергает охоту – логично, не так ли?

– Вполне логично, сир, – процедил Инферналь сквозь зубы.

Он не испытывал симпатии к вегетарианцу-втируше. Считал, что чужак не внушал ни малейшего доверия, коль скоро добровольно лишал себя всех удовольствий: мяса, алкоголя, табака, женщин, сплетен, роскоши. Наймит пристрастился исключительно к воздержанию, а это несвойственно человеческой природе. Подозрительно, крайне подозрительно! Полно, человек ли этот Наймит?

Герцог с утра пребывал в дурном настроении. А радостное возбуждение Жакара добавляло ему беспокойства. Сам он терпеть не мог парфорсную охоту. Лай взбудораженных гончих и охотничьи рожки грубо нарушали лесную тишину. Запах крови, освежеванная дичь, охотники в поту и грязи, пена на боках лошадей, сломанные перья на шляпах – все оскорбляло чувства, раздражало нервы. Банкир, пристрастившись к бархату и утонченности, возненавидел грубость и вульгарность.

А главное, считал куда более разумным отметить годовщину в курительной, раскупорив пару-тройку дорогих бутылок. Ведь насильственная смерть Тибо – незаживающая рана острова, она воспалилась, она гноилась. Естественно, в этот памятный день Инферналь ожидал возмездия. Народ вскоре догадался, что Жакар выезжает из крепости только на охоту, и каждая охота теперь не обходилась без неприятностей. То испакостят охотничий павильон, то цимбалами собьют с толку собак, то лес подожгут, то опрокинут на охотников навозную жижу. Разумеется, виновников вскоре находили и вздергивали на виселице, однако повстанцы не унимались. Страшно подумать, что за сюрприз они приготовили сегодня королю. Неудивительно, что Инферналь предпочел бы с удобством сидеть в курительной.

– Какой-то вы невеселый, канцлер, – как раз в эту минуту изволил заметить король. – А вам бы радоваться удаче. Вы настаивали на том, что нужно выехать тайно, и вот вам, пожалуйста: туман!

– Не стану спорить, сир, туман – это прекрасно. Мы покинули дворец рано, безо всякого шума, с нами всего четыре охотника, восемнадцать слуг, пятнадцать гвардейцев, и ни единый зевака не приветствовал восторженно наш отряд. Вы выказали примерную скромность, сир, с чем я вас и поздравляю.

– Спасибо. А вот баронет Отой чуть было все не испортил. Без женских глаз он теряет интерес даже к охоте. Или я не прав, Филипп?

– Вы что-то сказали, ваше величество?

Филипп ехал рядом, но слышал плохо из-за шапки с ушами и надвинутого поверх нее небесно-голубого капюшона.

– Ничего особенного, успокойся.

Жакара раздражал баронет Отой и его шапки. Король машинально пошарил в кожаном кошельке на поясе, достал горький миндаль и несколько яблочных зернышек. Он старательно повышал свой иммунитет против цианида. И делал это по возможности при канцлере, напоминая ему, что не забыл об отравлении. Вот и сейчас он сначала долго жевал антидот, а потом продолжил:

– За что я себя хвалю, так это за хитрость. Я приказал приготовить пять охотничьих павильонов. Признайтесь, вполне достаточно, чтобы сбить их со следа. Кто догадается, в какую сторону мы поедем? На этот раз, ручаюсь, мы будем охотиться без приключений.

– Рад бы, – отозвался Инферналь не без иронии.

– Рабы? При чем тут рабы? – удивился Филипп.

Инферналь не удостоил его ответом.