Четник ВМОРО

МЫ НЕ ДАДИМ ВТЯНУТЬ СЕБЯ В ВОЙНУ

Итак, учуяв реальный запашок паленого мясца, Европа встрепенулась и начала давать Стамбулу рекомендации. Первой, отдадим должное, сказала «цыц!» Россия. Резко осудив мятеж, вызванный «не угнетением славян, а деятельностью Комитетов, которые оказывают пагубное влияние возбуждением населения к восстанию против законной власти», Петербург жестко указал Порте на необходимость принять реальные меры по приведению края в порядок — в частности, «прекратить насилия и вымогательства местных чиновников, преобразовав местную полицию и жандармерию путем допуска в них христиан».

Лондон поддержал. Париж тоже. Берлин и Вена присоединились, и уже 12 декабря был издан соответствующий «ирадэ» (указ). Но это только подогрело обстановку. Албанские кланы, веками считавшие себя «юберменшами», сказали «йок», а предводители этих кланов — крюе — единогласно сообщили, что не позволят никакого равноправия, «даже и силою оружия». Начались запугивания, чему в Стамбуле, на словах категорически запрещая, не мешали, поскольку и сами реформ не хотели.

«Ко мне, — докладывал известный нам Александр Ростковский, — являются чуть ли не каждый день жители разных сел с жалобами на неистовства солдат, грабящих дома, насилующих женщин... Положение жителей отчаянное. С одной стороны, они страдают от посещения турецких солдат, уносящих с собой всё, что им попадается под руку, с другой стороны, бесчисленные революционные банды отнимают у жителей последние крохи».

По получении таких сообщений империя, в те годы пренебрегать своими рекомендациями не позволявшая никому, сделала «строгое внушение» Стамбулу, параллельно дав Софии и Белграду ряд «благожелательных советов», чтобы не пытались ловить рыбку в мутной воде, разъясняя, что не допустит никакой автономии. Ибо, как выразился тогда Владимир Ламсдорф, глава МИД, «нет македонцев, а есть конгломерат народностей и масса турок, и взрыв в этом районе способен воспламенить не только Балканы». В российском министерстве иностранных дел отчетливо сознавали, что такая автономия породит рознь, в которую так или иначе будут втянуты все балканские государства.

Вместо того в феврале 1903 года Петербург совместно с Веной предложили султану на подпись согласованный «Венский проект» реформ, теоретически способный внести в бурлящий котел какую-то толику умиротворения — в первую очередь, за счет замены албанских «полевых сторожей» (царьков и божков в селах) христианами. Кроме того, надлежало исправить дикую систему сбора налогов, при которой «сборщики податей разъезжают по стране с конвоем в 40-50 солдат, бьют страшно селян, домогаясь уплаты налогов, а их солдаты пьют, едят и кормят лошадей за счет деревни, так что все здешние села разорены и жители доведены до нищенства». Ну и «на десерт» — следовало амнистировать всех политических арестантов, в том числе недавних повстанцев.

Проекту сопутствовало резюме, отдельно оглашенное в Македонии: «Россия считает проведение данных реформ достаточным для того, чтобы в сложившихся обстоятельствах вполне обеспечить существенные улучшения быта христианского населения» и «твердым словом обещает, что доверившиеся ей христиане и [...] государства могут в дальнейшем с полной уверенностью [рассчитывать на] мощную защиту духовных и жизненных интересов христианского населения Османской империи со стороны российского правительства». Но при этом «Россия не пожертвует ни единой каплей крови своих сынов, ни самой малейшей долей достояния русского народа, если славянские государства решатся домогаться революционными и насильственными средствами изменения существующего строя Балканского полуострова». Типа, братушки, шантаж больше не пройдет. И, как окончательно пояснил «Вестник Европы», выражавший официальную точку зрения, «Россия ни в коем случае не повторит кровавой ошибки семидесятых годов и не даст себя вовлечь в войну под прикрытием коллективного вмешательства Европы в устройство балканских дел».

ГАРАНТЫ И ГАРАНТИИ

Короче говоря, поболтали, предложили, подписали, и на бумаге всё было очень красиво. Вот только овраги мешали. Взяв под козырек, Порта реально не делала ничего. Да и не могла. Да и не хотела, даже если думала, что хочет. Ибо никто в Стамбуле, будь он хоть из числа самых завзятых, самых восторженных либералов, не понимал, как вообще можно посягать на самые вековые устои.

«Турки прилагают все свои старания, — писал Александр Ростковский, — чтобы парализовать вводимые реформы». «Иначе и быть не может, — разъяснял на пальцах Виктор Теплов. — Этому противится весь внутренний гражданский строй жизни турок, основанный на Коране и шариате. При известном же отношении Корана к христианам турок самым искренним образом не может допустить предположения, что султан своим указом может на самом деле желать, чтобы неверный был сравнен в правах с мусульманином».

Это непонимание, клубящееся в самых глубинных слоях коллективного подсознания, от мозга визиря до бестолковки водоноса, приводило к тому, что реформы саботировали даже самые рьяные, самые исполнительные, ни о чем думать не склонные служаки. Например, в подзаконном акте о конкретных деталях новых принципов формирования полиции указывалось, что «лица, назначаемые на судебные, полицейские и жандармские места, будут выбираться из среды султанских подданных, заслуживающих уважения», и ни единым словом не поминалось о христианах, а это выхолащивало весь смысл Венской программы.

«Настоятельно прошу понять, — криком кричал в отчетах Виктор Федорович Теплов, — что подписать от турок можно требовать чего угодно, и они подпишут, но пока не будет сломлен мусульманский дух завоевателя, не допускающего равенства с завоеванным, до тех пор из этих требований не выйдет ничего, кроме праздных бумажных обещаний». Собственно, все люди, так или иначе знающие реалии края, выли в один голос, но в столицах верили официальным заявлениям мусульманского государства, которое — вновь повторюсь — без всякого злого умысла старалось, в первую очередь, успокоить правоверных (дескать, господами были, господами и останетесь), а заодно и показать «неверным», что реформы реформами, но добиваться назначения на госслужбу лучше не надо.

Даже широко распиаренную в стамбульской прессе «амнистию во имя примирения» провели только частично, выпустив на свободу «только тех, кто не занимал руководящих постов и не воевал против законных властей с оружием в руках», то есть в основном ЧСИР, да еще немногих сербов и греков, по каким-то причинам ввязавшихся в болгарское восстание. Дополнительно — это уже на уровне вполне сознательном — Стамбул вовсе не хотел настраивать против себя балканских мусульман, даже не турок (в основном потомков «отуреченных» славян), а албанцев, которых полвека сам же переселял в Старую Сербию (Косово) и Македонию, чтобы те поддерживали порядок.

Албанцы этим и занимались, причем очень успешно, взамен (как опять же писал Теплов) «пользуясь покровительством органов администрации и всячески эксплуатируя христиан, которые их боятся и ненавидят». И вот этот аспект проблемы, в упор не замечаемый Европой, а Россией