– А ты почитай про них, вот тогда и узнаешь. Возьми хотьГенриха Восьмого: наш против него прямо учитель воскресной школы. А возьмиКарла Второго, Людовика Четырнадцатого, Людовика Пятнадцатого, Иакова Второго,Эдуарда Второго, Ричарда Третьего и еще сорок других; а еще были короли встарые времена – англы, и саксы, и норманны – так они только и занимались чтограбежом да разбоем. Поглядел бы ты на старика Генриха, когда он был во цветелет. Вот это был фрукт! Бывало, каждый день женится на новой жене, а наутровелит рубить ей голову. Да еще так равнодушно, будто яичницу заказывает.«Подать сюда Нелл Гвинн!» – говорит. Приводят ее. А наутро: «Отрубите ейголову!» И отрубают. «Подать сюда Джейн Шор!» – говорит. Она приходит. Анаутро: «Отрубите ей голову!» И отрубают. «Позовите прекрасную Розамунду!»Прекрасная Розамунда является на зов. А наутро: «Отрубите ей голову!» И всехсвоих жен заставлял рассказывать ему каждую ночь по сказке, а когда сказокнабралось тысяча и одна штука, он из них составил книжку и назвал ее «КнигаСтрашного суда» Ничего себе название, очень подходящее! Ты королей не знаешь,Джим, зато я их знаю; этот наш забулдыга все-таки много лучше тех, про кого ячитал в истории[11]. Возьми хоть Генриха. Вздумалось ему затеять свару сАмерикой. Как же он за это взялся? Предупредил? Дал собраться с силами? Как быне так! Пи с того ни с сего взял да и пошвырял за борт весь чай в Бостонскойгавани, а потом объявил Декларацию независимости, – теперь, говорит, воюйте.Всегда такой был, никому не спускал. Были у него подозрения насчет собственногопанаши, герцога Веллингтона. Так что же он сделал? Расспросил его хорошенько?Нет, утопил в бочке мальвазии, как котенка. Бывало, зазевается кто-нибудь,оставит деньги на виду – так он что же? Обязательно прикарманит. Обещаетсячто-нибудь сделать, и деньги возьмет, а если не сидеть тут же и не глядеть заним в оба, так обязательно надует и сделает как раз наоборот. Стоит ему,бывало, только рот раскрыть – и если тут же не закроет покрепче, так непременносоврет. Вот какой жук был этот Генрих! И если бы с нами был он вместо нашихкоролей, он бы еще почище обжулил этот город. Я ведь не говорю, что нашикакиенибудь невинные барашки, тоже ничего себе, если разобраться; ну а все-такиим до этого старого греховодника далеко. Я одно скажу: король – он и естькороль, что с него возьмешь. А вообще все они дрянь порядочная. Так ужвоспитаны.

– Уж очень от нашего спиртным разит, Гек.

– Ну что ж, они все такие, Джим. От всех королей разит, сэтим ничего не поделаешь, так и в истории говорится.

– А герцог, пожалуй, еще ничего, довольно приличный человек.

– Да, герцог – другое дело. А все-таки разница невелика.Тоже не первый сорт, хоть он и герцог. Когда напьется, так от короля его неотличишь, ежели ты близорукий.

– Ну их совсем, Гек, мне больше таких не требуется. Я иэтих-то едва терплю.

– И я тоже, Джим. Но если они уж сели нам на шею, не надозабывать, кто они такие, и принимать это во внимание. Конечно, все-такихотелось бы знать, есть ли где-нибудь страна, где короли совсем перевелись.

Какой толк был говорить Джиму, что это не настоящие король игерцог? Ничего хорошего из этого не могло выйти, а кроме того, так оно и было,как я говорил: они ничем не отличались от настоящих.

Я лег спать, и Джим не стал будить меня, когда подошла мояочередь. Он часто так делал. Когда я проснулся на рассвете, он сидел и, опустивголову на колени, стонал и плакал. Обыкновенно я в таких случаях не обращал нанего внимания, даже виду не подавал. Я знал, в чем дело. Это он вспоминал прожену и детей и тосковал по дому, потому что никогда в жизни не расставался ссемьей; а детей и жену он по-моему, любил не меньше, чем всякий белый человек.Может, это покажется странным, только так оно и есть. По ночам он часто,бывало, стонал и плакал, когда думал, что я сплю, плакал и приговаривал:

– Бедняжка Лизабет, бедненький Джонни! Ох, какое горе!Верно, не видать мне вас больше, никогда не видать!

Он очень хороший негр, этот Джим!

Но тут я разговорился с ним про его жену и ребятишек, и,между прочим, он сказал:

– Вот отчего мне сейчас так тяжело: я только что слышал, какна берегу что-то шлепнуло или хлопнуло, – от этого и мне вспомнилось, как яобидел один раз мою маленькую Лизабет. Ей было тогда всего четыре года, онасхватила скарлатину и очень тяжело болела, потом поправилась; вот как-то разстоит она рядом со мной, и я ей говорю: «Закрой дверь! « Она не закрывает,стоит себе и стоит, да еще глядит на меня и улыбается. Меня это разозлило; яопять ей говорю, громко так говорю: «Не слышишь, что ли? Закрой дверь! « А онастоит все так же и улыбается. Я взбесился и прикрикнул:

«Ну, так я же тебя заставлю!» Да как шлепнул ее по голове,так она у меня и полетела на пол. Потом ушел в другую комнату, пробыл там минутдесять и прихожу обратно; смотрю, дверь все так же открыта настежь, девочкастоит около самой двери, опустила голову и плачет, слезы так и текут;разозлился я – и к ней, а тут как раз – дверь эта отворялась наружу – налетелветер и – трах! – захлопнул ее за спиной у девочки, а она и с места нетронулась. Я так и обмер, а уж что я почувствовал, просто и сказать не могу.Подкрался, – а сам весь дрожу, – подкрался на цыпочках, открыл потихоньку дверьу нее за спиной, просунул осторожно голову да как крикну во все горло! Она дажене пошевельнулась! Да, Гек, тут я как заплачу! Схватил ее на руки и говорю: «Охты, моя бедняжка! Прости, господи, старика Джима, а сам он никогда себе непростит!» Ведь она оглохла, Гек, совсем оглохла, а я так ее обидел!

На другой день, уже под вечер, мы пристали к заросшемуивняком островку посредине реки, а на том и на другом берегу стояли городишки,и герцог с королем начали раскидывать умом, как бы их обобрать. Джим сказалгерцогу, что, он надеется, это не займет много времени, – уж очень ему надоелои трудно лежать по целым дням связанным в шалаше.