уже знаем, когда первые млекопитающие начали выкармливать детенышей молоком, у них увеличился мозг и появилась надстройка, новая кора, отвечающая за обработку сенсорной информации. Но по сравнению с мозгом нынешних млекопитающих того же размера мозг палеоценовых млекопитающих был удивительно мал и новая кора была намного меньше. На первый взгляд это странно. Разве в успехе млекопитающих, переживших мел-палеогеновое вымирание и вступивших затем в пору расцвета, не должны были сыграть роль развитый интеллект и острые чувства? Увы, похоже, что это не так. Палеоценовые млекопитающие так быстро увеличивались в размерах, что мозгу за телом было не угнаться, и лишь еще через 10 млн лет, в эоцене, появился характерный огромный мозг современных плацентарных млекопитающих, с обширной новой корой, выдающейся над мозжечком.

Орнелла Бертран изучает КТ-снимки ископаемых черепов млекопитающих (вверху). Компьютерные модели, показывающие маленький мозг «архаического» плацентарного Arctocyon (внизу слева) и гораздо более крупный мозг современной земляной белки (внизу справа). Масштаб 1 см.

Фотография Университета Торонто, Скарборо; экземпляр Arctocyon, который хранится в Королевском Бельгийском институте естественных наук

Сила есть — ума не надо, и на этом основывался успех палеоценовых млекопитающих. На протяжении 100 с лишним миллионов лет они были стеснены, зажаты в мелкоразмерных нишах и не могли вырасти крупнее росомахи, а теперь вдруг оказались на свободе. Почему — не секрет: исчезли динозавры. Млекопитающих больше ничто не сдерживало, и буквально за сотни тысяч лет — мгновение в истории Земли — плацентарные млекопитающие стали осваивать ниши, которые когда-то занимали трицератопс, утконосые динозавры и рапторы. Ко времени формирования отложений Кимбето и уж точно ко времени, когда жила пантолямбда, динозавры стали далеким воспоминанием, как будто их не было вовсе. Всю пищевую цепь составляли млекопитающие — острозубые плотоядные и гигантские листогрызы, свинообразные измельчители растительной пищи и мускулистые копатели, а с ними множество других видов, бегающих по земле, лазающих по деревьям и скачущих по ветвям. Мир стал миром млекопитающих.

Так, да не совсем. Одна группа динозавров выжила — птицы. Им достались собственные козыри: они были мелкими, размножались быстро, могли улететь от опасности, их клювы были приспособлены к поеданию семян — источника пищи, остававшегося в почве еще долгое время после гибели лесов. Хрупкие, как бумага, косточки палеоценовых птиц находят рядом с млекопитающими в Нью-Мексико, и эти первопроходцы, осваивавшие мир после вымирания, получили свою долю успеха — теперь на планете живет более 10 000 видов птиц, вдвое больше, чем видов млекопитающих! Но цифры бывают обманчивы, и хотя птицы безусловно представляют многообразную часть нашего мира, они не господствуют так, как млекопитающие. Даже крупнейшие птицы всех времен — вымершие мадагаскарские эпиорнисы, весившие от 500 до 730 кг, — показались бы карликами на фоне млекопитающих слонов весом 6 т, от громовой поступи которых дрожит земля в африканских саваннах. Но большинство птиц — мелюзга, которая может легко уместиться у вас на ладони или свить гнездо у вас на подоконнике. Они — венец длительного эволюционного курса на миниатюризацию, который начался еще до вымирания, но после него ускорился.

Эволюционные роли, таким образом, поменялись. Птицы уменьшались, млекопитающие росли. Млекопитающие не просто сменили динозавров, они в некотором роде сами стали динозаврами. Началась Эра Млекопитающих.

6

Модернизация млекопитающих

Eurohippus

В Центральной Германии, к юго-востоку от Франкфурта, в городке под названием Мессель, есть большая дыра в земле. Ее площадь составляет около 40 га, а глубина 60 м — настоящая пропасть посреди лесистой равнины. Здесь в XVIII в. местные жители обнаружили насыщенные керогеном черные сланцы, из которых можно было получать нефть. Добыча нефтеносных сланцев шла почти два столетия, пережив падение империй и две мировые войны, пока в 1970-х гг. не стала нерентабельной. Разработки прекратились, но карьер остался.

Яма мозолила глаза. Правительство хотело убрать ее и предложило превратить ее в свалку франкфуртского мусора. Население было против, и после 20 лет судебных споров власти сдались.

На самом деле карьер превратился в памятник мирового наследия ЮНЕСКО.

Этот статус — во всем мире его получили лишь около 1100 объектов, за которыми ООН признает выдающуюся культурную, историческую или научную ценность, — не имеет никакого отношения к добыче сланцев или к человеческой истории региона. Зато он имеет самое непосредственное отношение к тому, что нашли внутри черных сланцев, — к ископаемым остаткам, которые рассказывают гораздо более древнюю историю, давностью в 48 млн лет. Дело было в среднем эоцене, в промежуток времени, следующий за палеоценовым расцветом первых сообществ плацентарных млекопитающих в Нью-Мексико.

Можно представить себе этот мир, его обитателей и их образ жизни. Вот одна история — вымышленная, но основанная на реальных окаменелостях из Месселя.

Однажды весенним вечером в эоцене, когда эта область Германии была островком архипелага, похожего на современную Индонезию, одна кобыла ощутила причудливое желание. На исходе прошлого лета она забеременела и теперь уже больше 200 дней вынашивала жеребенка. Брюхо у нее раздулось, суставы распухли, и трудно было ступить, не испытывая боль, — странное ощущение для животного, привыкшего скакать по лесным зарослям. Это должен был быть ее первый детеныш, но инстинкт подсказывал ей: близятся роды.

Сейчас кобылу снедал голод. Необычный голод: ей хотелось сладких бело-лиловых водяных лилий, выглядывающих из воды у берега ближайшего озера. Она не ела с полудня, пережидая самые жаркие и влажные часы субтропического дня, но не по своей воле. Ей просто не хватало сил ни на что, кроме как лежать. С заходом солнца, когда на лес спустилась вечерняя прохлада, она почувствовала всплеск энергии. Самое время поесть. Но ее план имел один недостаток: до озера было не меньше километра, и пробираться предстояло через самые густые заросли джунглей, как раз на закате, когда хищники начинают свою охоту.

Кобыла огляделась, пока ее глаза приспосабливались к надвигающимся сумеркам. Еще десятка два ее собратьев по стаду разбрелись по полянке в лесу. Все они выглядели одинаково: мохнатые существа величиной с терьера, сплошь покрытые грубой коричневой шерстью, разве что вдоль выгнутой спины проходила длинная полоска черных волос. Они твердо стояли на четырех ногах, удерживая равновесие на копытцах; многие отмахивались от комаров короткими хвостами с кисточками. Иные уже уткнулись носами в землю, обгладывая листья и ягоды резцами и облизывая губы. Все они навострили уши, прислушиваясь к шорохам хищников в подлеске и к звукам, которые издают товарищи. Это был общественный вид, и вожаки стада — как самцы, так и самки — поддерживали дисциплину, издавая негромкое писклявое ржание.

Хотя кобыла не принадлежала