во Франкфурт, в Нью-Йорк, на Бали, на Мальдивы, в Гонконг, куда угодно могут поставить, но только не в Вену, туда в отделе планирования ее никогда по дьявола злобному умыслу не ставили ни разу. Я лежу на ковре, и читаю «Смерть Автора» Ролана Барта. Все сравнивается с землей, ровнее и ровнее, никакой пощады, ни-ни, никакой пощады, никакой художественной и стилистической ценности, их никогда и не было, земля всегда была кругла, но, непреклонно плоская, она разровняла весь рельеф, шпили и горы, все неровности, я же пытаюсь хоть что-то реанимировать. Диспетчеры звонят Клео, Б. звонит Клео, Дантес звонит Клео, я лежу здесь, и все время кто-то мне трезвонит. Это в дверь кто-то звонит, это мой дверной звонок переливается железнодорожными колокольчиками.

* * *

Хлопнула входная дверь на первом этаже. Дворецкий открыл. Пришли ко мне. Конечно же, то была она. Я ждала ее еще с начала повествования. Мы с ней должны были встретиться рано или поздно. Она пришла взять реванш, неужели она все-таки сможет меня убить? Моя гостья убьет меня сегодня, о да, посмотрите, она отомстит. С первых глав этого ждала. И я упаду, о да, я снова упаду, подкошенная, на пол, как когда-то давным-давно, вчера или позавчера, я упаду от ее удара, и оболью голову чернилами. Она говорит про ее сына. Только ради детей и стоит восстанавливать справедливость с помощью насилия. Мы ни разу не виделись в реальной жизни, мы должны были встретиться лицом к лицу.

– Они убили моего сына, моего Сереженьку, – говорит мне Мира, сжимая в правой руке пистолет, – теперь мне ничего не остается, кроме как убить их.

Я рада застать ее в таком воинственном настроении, поэтому тоже сразу перехожу к главному:

– Убей заодно и меня. Мне некуда себя девать последнее время. Сделай как тогда, с отцом. Пусть я умру, зато мой брат Аякс меня закопает.

Эту фирменную улыбку Миры в стиле «успокойся, крошка» я помню с самого синкретического младенчества.

– К., перестань. Я здесь по другим делам. Мне нужно найти Хельгу Шмерц и Герберта Ангст. Это для начала. А еще – дай мне ключи от машины и ключи от ваших Черных Садов.

Я совершенно сбита с толку:

– Но там ведь больше никто не живет!

Мира продолжает смотреть на меня, как на умственно отсталую, и улыбаться:

– Я знаю.

Глава 29. Конец авиакомпании «Schmerz und Angst»

«Now I’m not looking for absolution,

Forgiveness for the things I do.

But before you come to any conclusions -

Try walking in my shoes…»40

(гр. «Depeche Mode»)

40 Англ. «Теперь я не ожидаю всепрощения

Мира застрелила Хельгу Шмерц и Герберта Ангста, и их тела нашли в элитном особняке, стоящем у подножия Горы, неподалеку от аэропорта. Результаты вскрытия показали, что смерть наступила в результате обширного инфаркта у обеих жертв.

В конце концов, даже у меня должны быть свои покровители.

Если бы хоть кто-то попробовал побыть в моей шкуре!…

За то, что я совершил.

Но прежде чем вы придете к какому-либо выводу,

Представьте себя на моем месте (букв. «Пройдитесь в моих башмаках»).»

* * *

Я забыла узнать его имя, врача авиакомпании «Schmerz und Angst».

Хотя обещала, что напишу о нем в газету «X-Avia».

То было уже на самом закате. Как-то раз, очередной, миллионный по счету раз, мы зависли с Дантесом в какой-то командировке, сидели на скамейке под пальмами, песок на береговой линии скрипел под ногами. Тогда И., задумчиво глядя на море (он впервые увидел море при мне, разумеется. Я же так и не увидела Аякса в море, о черт), сказал, что в детстве ездил с родителями в пустыню Каракумы. И перевел. «Кара – черный, кум – песок», – поведал мне Дантес. А я думала, Боженька, домой, скорее домой, поскорее бы домой. Не на улицы имени Ротшильда, как всем было выгодно фантазировать, обеляясь, а именно домой. Оттуда, кажется, это было на Бали, я срочно телеграфировала Алоизе, чтобы та держала своего мужа подальше от меня. И больше мы с Дантесом никогда не встречались.

То было уже на самом закате. Относя очередной больничный лист, выписав новые очки, в которых снова было видно все предельно четко – старые не справлялись с этой задачей, нужны были линзы помощнее, опустив забрало новых усиленных диоптрий, стекло потолще, я вошла в службу бортпроводников. Поднялась на лифте на шестой этаж, зашла к врачу, дабы вручить больничный и получить допуск на полеты.

Врач попросил меня поставить роспись в какой-то их таблице. Он произнес: «А здесь будьте добры, поставьте свою…», и я закончила предложение за него: «Сигнатуру!»

Его это удивило и позабавило. Он сказал, что по-французски слово звучит как «сигнатюр», а я воззвала к латинским истокам и уперлась в то, что все медики когда-то изучали латынь. Таким разговором мы и докатились до моего тайного писательского труда, и врач попросил меня упомянуть в «X-Avia» авиационную медицинскую службу. Я пообещала ему написать об этом, но забыла узнать его имя. Но то было уже на закате.

Обман лопнул мыльным пузырем в кабинете предполетного медицинского осмотра. Раз уж теперь я заменяла Клео (ибо, как выяснилось, всегда ею и была), то мне необходимо было побольше разузнать деталей из жизни инфернальной стюардессы. Теперь я то и дело оглядывалась во все зеркала, на свои золотые пуговицы синего пальто, солнечными бликами отражавшиеся в стеклах лифта; теперь я то и дело оглядывалась на незнакомых людей в форме, улыбающихся мне в коридорах, холлах и брифинговых: «Привет, Клео». И все это время я думала, скорее бы вернуться домой, только бы не закашлять при них здесь, только не при враче.

Клео в островах. Пхукет в Индийском океане, Андаманское море. Один коллега, высоченный и худой, как телеграфный столб, даже выше и худее Дантеса, рассказывает про город Анадырь (табличка: «Прежде, чем покинуть столовую, убедитесь в отсутствии белого медведя!»). Там же, в островах, в пятизвездочных отелях под пятью звездами Южного Креста, я прочитаю вслух на немецком языке предупреждение не заплывать слишком далеко, и этот телеграфный столб, скажет, что я изменила его представление о немецком, и попросит почитать ему вслух на немецком еще, еще чуть-чуть, хоть один абзац, последний абзац, пожалуйста, Клео, почитай мне еще на немецком! Там же, в островах, небывалой силы привычкой из меня вырвется: