Фима обладал двумя основными особенностями.

Первая – феноменальная рассеянность. И в семье, и в доме, и в школе все знали – Фима – это источник массы неожиданностей. На химии Фима всегда смешивал не те растворы. Химичка кричала, что ставит Фиме до конца жизни твердую «четверку», но при условии – никогда никаких реактивов не трогать.

Он мог пойти в школу, забыв надеть ботинки. И возвращался домой, только на улице увидев, что ноги от снега и грязи очень мерзнут.

Немецкий ему давался легко и все он проделывал на уроках, следуя немецкой пословице «шпас мюс зейн»[13].

В общем, Фима был рассеянный и его многочисленные тетушки судачили, сердя маму Цилю:

– Циля, ты представь, Фима по рассеянности может вообще пройти мимо невесты. В первую брачную ночь.

– Нет, – возмущалась мама Циля, – вы только посмотрите на этих адиёток. У них в голове только это самое. А мой Фимка рассеянный, но где надо, там уж точно будет собранный.

Вы уже догадались, кстати, какого национального происхождения была семья Фимы.

И не будем об этом.

А упомянем, что ключи от квартиры Фима забывал или терял постоянно. Так что расход по металлоремонту папа Фимы имел.

Вторая особенность. Даже сложно сказать – особенность ли это. В общем, Фима очень нравился девочкам. Уже в 8–9–10 классах он получал записки почти одинакового содержания:

«Фима, давай дружить. Ты знаешь, с кем».

Фима ничего, конечно, не знал и вертелся, разглядывая классных девчонок.

– Фима, не вертись, – говорила училка, к 10-му классу уже хорошо понимавшая, какого рода записки Фимка получает.

И конечно, по рассеянности, попадал в ряд неловкостей. Например, мог подойти к красавице Жене на перемене и сказать:

– Ну чё, куда пойдем после уроков?

Женя изумленно смотрела на длинного, нескладного Фиму с вечно мокрым носом и возмущенно давала отпор наглому новоявленному Дон Жуану.

А так в остальном Фима был нескладным (а в 16–18 лет кто складный-то), добрым мальчиком. Мечтательным. Для себя он решил точно, что станет писателем. Конечно, никому об этом не говорил и когда в 10-м классе шел обмен мнениями, кто и куда, Фима смущенно сообщал:

– Да я, наверное, в пищевой.

Ребята смеялись. И вот от чего. Фамилия у Фимы была – Булочник. Полностью он именовался: Ефим Моисеевич Булочник.

Конечно, и во дворе, и в школе сразу к Фиме прилипло: баранкин, булкин, сайкин, сушкин, сухариков, батонкин и так далее. Сколько у дворовых хватало фантазии.

Фима, конечно, обижался. Но не очень, будучи по природе незлобивым вовсе. В общем, «шнас мюс зейн».

Дома Фима, конечно, родителей пытал. Что это, мол, за такая фамилия, не героическая, можно сказать. Папа Моисей улыбался и рассказывал уже взрослеющему сыну. Мол, у евреев в старые века, то есть в 18 веке, например, вообще фамилий не было. Был Ефим бен Моисей – то есть, Ефим сын Моисея. А когда страны, где евреи проживали (а где их не проживало, скажите мне), стали вводить паспортизацию, то и стали награждать еврейский народ фамилиями. Вот и появился у нас, например, Гиммельман (человек-ангел), Городинский (значит, жил в городе). Булочник – это потому, что мы всегда были хлебопеки. И была у нас в местечке булочная, где все мы и выпекали: и сайки, и халы, и булки, и батоны.

– Эх, вздыхал папа, – мы здорово трудились. И все были довольны. И кому это было нужно, – на этом месте мама Циля папу всегда прерывала.

– Все, Моисей, прекращай свои выпады, знаешь, против кого – и она глазами многозначительно показывала на портрет Маркса. Кстати, на стене висели Маркс, Ленин и Сталин. Когда гости шепотом спрашивали, чего это он иконостас вывесил, Моисей уклончиво отвечал:

– А, пусть их. Кто знает?

После этого все замолкали на минуту, а про себя задумывались. Ох, дальновидный этот Моисей, ох, золотого ума мужик.

Моисей Булочник работал, кстати. На хлебозаводе № 12 главным статистиком. А на самом деле руководил производством. То есть, делал то, что его отцы, деды и прадеды. Пек хлеб. Не даром хлебозавод № 12 всегда имел Красное знамя и прочие награды и премии.

Булочника, кстати, звали, даже страшно сказать в какую организацию и для кого выпекать. Но отказался. Сослался не то на экзему, не то на коклюш.

Циля сказала коротко:

– Молодец. Там тебя расстреляют через год, на твои баранки с тмином не посмотрят. Все правильно, дай я тебя поцелую, умный ты мой.

Вот так Фима узнал сразу несколько полезных вещей:

– во-первых, он еврей,

– во-вторых, фамилия гордая, трудовая,

– в-третьих, болтать много нельзя. Время такое. Вообще – лучше не болтать.

* * *

В военкомате торопились. Да как иначе. К 1943 году нужно пополнять то, что исчезло в 1941–1942 годах. То есть, армии.

Миллионы солдат, сгинувших в эти тяжелые, разгромные годы.

Фима ни во флот, ни в авиацию, ни в танковые части – не попал. Длинный, нескладный, пока в танк или самолет залезет – уже поздно. Все – или ушли в наступление или, что вернее, успели отступить. Поэтому взяли Фиму в пехоту. В пехоте всегда пополнение нужно.

Фиме Булочнику повезло сразу. Ибо их, пехотинцев, пехтуру, не погнали сразу на передовую, а наоборот – отправили на формирование. В Пензу.

Формирование многим спасло жизнь. Ибо ребята научились сразу всему: ползать в снегу в метель и морозы, искать укрытия, стрелять. Владеть саперной лопаточкой и прикрывать ею живот, заткнув за ремень рукояткой вниз.

Фима военную науку осваивал не хуже других. Сержант попался хороший. Твердый, требовательный, но и понимающий. И уже побывал там!

Вечером, когда служба была выполнена, ребята просили сержанта рассказать, как же все-таки там! Сержант отвечал неохотно. Но прямо. Без форса и вранья.

– На фронте тоже жить можно. Только нужно запомнить – страшно всем. Но ты должен делать дело, а страх – страхом. Не пытайся его перебороть и все. И ещё. Как только остановился – лопатку в руки и копай себе укрытие. Я видел уже у немцев. Окопы, индивидуальные ячейки – во весь рост. Поэтому у них и потери в три раза меньше. А нам что. Углубление нашел, ветки постелил и думаешь, что ты у Дуньки за пазухой. Вон и нет. Первая мина – твоя будет. И ещё. Ежели к весне на передок попадем, подснежники пойдут. Это значит, из под снега вытаивать солдаты будут. Как ни противно, но ты – солдат, а значит, лежит – твой брат. Обыщи