– Похоже, ты весьма старательный фавн, – заметил я.

Дон улыбнулся:

– Знаешь, чувак, безделье – непростое занятие.

– Нам далеко идти, – сказала Лавиния. – Лучше поторопиться.

Я чуть не застонал. Очередная ночная вылазка с Лавинией не входила в мои планы на вечер. Но, признаться, я был заинтригован. О чем они тогда спорили с Доном? Почему она хотела поговорить со мной днем и куда мы направляемся? Из-за встревоженного взгляда и черной кепки, скрывающей волосы, вид у Лавинии был озабоченный и решительный, теперь она напоминала не столько неуклюжего жирафа, сколько напряженную газель. Однажды я видел выступление ее отца с Московским балетом. У него было точно такое же выражение лица перед тем, как он исполнил тройной гранд жете[34].

Я хотел спросить Лавинию, что происходит, но, судя по ее походке, разговаривать она была явно не в настроении. Во всяком случае, пока. Мы молча прошли по долине – и оказались на улицах Беркли.

К тому времени как мы добрались до Народного парка, уже, наверное, наступила полночь.

Я не бывал здесь с 1969 года, когда заглянул сюда, чтобы познакомиться с балдежной музыкой хиппи и узнать, что такое власть цветов, но вместо этого оказался в гуще студенческих волнений. Слезоточивый газ, оружие и дубинки полицейских уж точно не были балдежными. Мне потребовалась вся божественная выдержка, чтобы не раскрыть свою истинную природу и не испепелить всех своей силой в радиусе шести миль.

Теперь, десятки лет спустя, заросший парк выглядел так, будто до сих пор не оправился от тех событий. Истоптанные бурые лужайки завалены грудами старой одежды и картонными табличками с рукописными слоганами вроде «ПАРК, А НЕ ОБЩАГА» и «СПАСИТЕ НАШ ПАРК». Несколько пней украшены растениями в горшках и бусами, отчего кажутся святынями, установленными в память о павших. Урны переполнены. Бездомные спят на скамейках или охраняют магазинные тележки со своими нехитрыми пожитками.

В дальнем конце площади на приподнятой деревянной сцене словно бастующие расселись дриады и фавны – в таком количестве, которого я никогда не видел. То, что фавны поселились в Народном парке, у меня не вызывало вопросов. Они могут бездельничать, побираться, питаться объедками из мусорных корзин – и никто и бровью не поведет. А вот дриады меня удивили. Их тут собралось не меньше двух дюжин. Похоже, некоторые из них были духами местных эвкалиптов и секвой, но большинство, судя по нездоровому виду, были дриадами многострадальных парковых кустов, трав и сорняков. (Не подумайте, что я предвзято отношусь к дриадам сорняков. Я знаю парочку весьма приличных росичек.)

Фавны и дриады сидели образовав широкий круг, словно собрались распевать песни вокруг невидимого костра. И у меня было такое ощущение, что они ждали музыки от нас – от меня.

Я и так уже был на нервах. А тут еще заметил знакомое лицо и чуть не выпрыгнул из своей зараженной ядом зомби шкуры:

– Персик?!

Демонический младенец, карпос Мэг, обнажил клыки и ответил:

– Персики!

Его крылья из веточек потеряли немного листьев. Курчавые зеленые волосы на концах стали бурыми и безжизненными, а похожие на фонарики глаза сияли не так ярко, как прежде. Наверняка следовать за нами в Северную Калифорнию было для него большим испытанием, но рычал он по-прежнему так устрашающе, что мне приходилось с особенным тщанием контролировать мочевой пузырь.

– Ты где был?! – возмутился я.

– Персики!

С моей стороны было глупо спрашивать. Конечно, у него был только один ответ – персики.

– Мэг знает, что ты здесь? Как ты…

Лавиния схватила меня за плечо:

– Слушай, Аполлон. Времени мало. Персик сообщил о том, что видел в Южной Калифорнии, но он опоздал и не смог помочь. И тогда он со всех крыльев полетел сюда. Он хочет, чтобы ты лично рассказал всем, что там случилось.

Я вгляделся в лица собравшихся. Духи природы выглядели напуганными, встревоженными и сердитыми, – но в основном уставшими сердиться. Я часто видел такие лица у дриад в последнюю эпоху человеческой цивилизации. Всему есть предел, даже тому, сколько загрязненного воздуха может вдохнуть дриада, сколько загрязненной воды она может выпить и сколько мусора запутается в ее ветвях, прежде чем она потеряет всякую надежду. И теперь Лавиния хочет, чтобы я окончательно сломил их дух, рассказав, что случилось с их братьями и сестрами в Лос-Анджелесе и что завтра их ждет гибель в огне. Иными словами, она хочет, чтобы меня растерзала разъяренная толпа кустов.

Я сглотнул:

– Э-э…

– Держи. С этим будет проще. – Лавиния сняла с плеча рюкзак. Я не обращал внимания на то, каким он был пузатым, потому что она повсюду таскалась с кучей вещей. Когда она его открыла, последнее, что я ожидал увидеть в ее руках, было мое укулеле, которое кто-то отполировал и снабдил новыми струнами.

– Как… – спросил я, когда она вложила его мне в руки.

– Я стащила его у тебя из комнаты, – ответила она так, будто друзья то и дело таким занимаются. – Ты же все время спал. Я отнесла его к подруге, которая чинит инструменты, – Мэрилин, дочь Эвтерпы. Ну знаешь, музы музыки.

– Я… Я знаю Эвтерпу. Конечно же. Ее специальность – флейты, а не укулеле. Но высота струн теперь просто идеальна. Мэрилин, наверное… Я так… – Я вдруг понял, что заговариваюсь. – Спасибо.

Лавиния уставилась на меня, молча приказывая сделать так, чтобы ее усилия не пропали даром. Она попятилась и уселась в круг вместе с духами природы.

Я ударил по струнам. Лавиния была права. Инструмент мне помогал. За ним было не спрятаться – как я выяснил, прятаться за укулеле вообще невозможно. Но голос мой зазвучал уверенней. Сыграв пару скорбных минорных аккордов, я запел «Падение Джейсона Грейса», как в тот раз, когда мы только прибыли в Лагерь Юпитера. Но вскоре песня стала другой. Как все хорошие исполнители, я изменил материал для новой аудитории.

Я пел о пожарах и засухе, мучивших Южную Калифорнию. Пел о смелых кактусах и сатирах из Цистерны в Палм-Спрингс, которые доблестно сражались, пытаясь найти источник этих бед. Пел о дриадах Агаве и Денежном Дереве, смертельно раненных в Горящем Лабиринте, и о том, как Денежное Дерево умерло на руках Алоэ Вера. Я добавил несколько обнадеживающих куплетов о Мэг и возрождении дриад-воительниц Мелий, о том, как мы разрушили Горящий Лабиринт и дали окружающей среде Южной Калифорнии шанс на исцеление. Но умолчать о грозящих нам опасностях я не мог. Я описал то, что видел в снах: мчащиеся к нам яхты с огненными мортирами, императоров, замысливших до основания разгромить все в заливе.

Сыграв последний аккорд, я поднял взгляд. В глазах дриад блестели зеленые слезы. Фавны рыдали не таясь.

Персик повернулся к собравшимся и прорычал: