Им оказалась оркестровая версия саундтрека к фильму Стэнли Кубрика “Барри Линдон”. Музыка звучала в эпизоде, где оскорбленный пасынок вызывает отчима на дуэль.

Луве смотрел этот фильм в середине девяностых, когда его показывали по шведскому телевидению: отличная, но слегка затянутая экранизация романа о взлетах и падениях малосимпатичного авантюриста Барри Линдона, жившего в восемнадцатом веке.

Луве, зашуршав защитной пленкой, сел на диван. Вскоре из динамиков полилась величественная и печальная струнная музыка.

Луве не помнил сюжета, но, когда музыка заполнила комнату, в памяти стали всплывать картины: английские солдаты в красных мундирах ровными рядами движутся по зеленому полю; сидит в ванне полуобнаженная бледная женщина в богатом чепце; мальчик упал с лошади. Посмотрев фильм, Луве ни о чем подобном и не вспоминал. Но теперь, когда заиграла музыка, образы ожили, и фильм воскрес в памяти.

Вино сделало свое дело: Луве стало клонить в сон. Пошел следующий трек. Одинокая скрипка заиграла искаженную народную мелодию, и тут зазвонил телефон.

По голосу Лассе Луве сразу понял: что-то произошло.

– Каспар порезал себя, и довольно сильно… Он в Каролинской больнице. Я уже здесь.

Глава 37

Мидсоммаркрансен

Одна из самых коротких ночей в году близилась к концу; начинался самый длинный день в году. Лужайка перед гостиной Жанетт уже не казалась серо-голубой. Она стала зеленее, а желтый лишайник на каменной ограде выделялся отчетливее. Шварц вспомнил, когда в последний раз пил до восхода. Это было в Брандбергене, в компании старых друзей, на вечеринке по случаю возвращения домой. Шварцу хотелось надеяться, что “Файербол” он тогда пил в последний раз.

Жанетт так и не притронулась к вину. Спирт начал испаряться, на внутренней стороне бокала в нескольких миллиметрах над вином появилась тонкая полоска фиолетового налета. Жанетт пролистала роман Квидинга, и теперь книга лежала на столе между бокалами.

– Что скажешь? – спросила Жанетт, кивая на бутылку с остатками красного вина.

Шварц помотал головой и прикрыл ладонью пустой бокал.

– Даже не знаю, что думать.

– По-моему, – продолжила Жанетт, – очевидно, что у Лолы Юнгстранд был пунктик на Квидинге. Не знаю почему – то ли ей мерещились призраки, то ли там и правда что-то было. Но она предстает чуть ли не сталкером.

“Да кто он вообще такой, этот Пер Квидинг”, – подумал Шварц, рассматривая фотографию писателя на задней обложке.

Стильный, с живой улыбкой и очаровательно непослушной шевелюрой. По мнению многих, хорошо одет и так же хорошо изъясняется что в интервью, что в романах. Ходили слухи, что Квидинг неимоверно богат, что состояние его гораздо больше, чем он заявлял официально. При этом Квидинг производил впечатление человека без личной жизни.

Шварц взялся за телефон и погуглил Квидинга, после чего прочитал вслух куцую статью из Википедии.

“Родился 18 сентября 68 года в Евле. Работал анестезистом в наркологической клинике. После успеха дебютного романа “Дорога жизни” полностью посвятил себя писательской деятельности. С 2006-го женат на Камилле Квидинг, в девичестве Юльберг, литературном агенте…” Вот и все.

Конечно, имя Квидинга всплывало в желтой прессе и вечерних газетах, но сведения Жанетт были весьма поверхностными. Она сообщила Шварцу, что Квидинги владеют роскошной виллой на собственном островке. Время от времени пара приглашала туда журналистов – для уютных репортажей “в гостях у звезды”. Детей нет, про родственников тоже ничего не известно.

Шварц отложил книгу, и они какое-то время сидели молча. За окном просыпались птицы, начиналось июньское утро.

– Может, Лола и была параноиком, – сказала Жанетт, – но кое-что действительно странно. Сейчас я прочитаю абзац, а ты пока посмотри мой телефон.

Жанетт вызвала на экран изображение и передала телефон Шварцу.

– Это отрывок из дневников Стины, – пояснила она. – Описание картины, которая висит у нее над кроватью. Крестьянский двор под ярким солнцем.

– Ладно, – согласился Шварц и посмотрел на экран телефона. – А дальше?

Жанетт стала читать отчеркнутый Лолой абзац.

– “…амбары, сеновалы; куры что-то клюют – немного похоже на нашу деревню. Широко раскинулись поля, желтые от обильного урожая. За подворьем тянется узкий проселок. На нем тень мужчины, который ведет за руку малыша. На стене дома, из-за которой появляются тени, облупилась краска, иные доски потемнели, а желоб порос ржавчиной…” – на одном дыхании прочитала Жанет; ей пришлось сделать паузу. – “И если во дворе трава зеленая и свежая, то на обочине, куда падают тени мужчины и ребенка, она выглядит блеклой, безжизненной”.

Шварц кивнул, глядя на в телефон.

– Да, верно, – сказал он погодя. – Наверняка это та самая картина.

– И самое жуткое, что репродукция этой картины висит у Лолы в прихожей, – заметила Жанетт. Книгу она положила так, чтобы Шварцу были видны заметки, сделанные Лолой на полях.

На полях карандашом было написано “Ложная утопия”; Лола явно срисовывала кириллические буквы.

И чуть ниже: “lozhnaya utopiya/false utopia. 1989 г., автор – Надя Ушакова”.

– Ну и какое отношение картина тысяча девятьсот восемьдесят девятого года имеет к дневнику шестидесятых годов девятнадцатого века? – вопросил Шварц.

Жанетт потянулась к бокалу с вином, заглянула в него и сделала маленький глоток.

– Такие подробности… вряд ли случайное совпадение, – заметила она.

– Есть другое объяснение, – сказал Шварц. – Кристиан Бала. Знаешь такого?

– Вроде нет. – Жанетт нахмурилась.

– Польский писатель, который сел за убийство, причем совершенно по-идиотски. Описал в своем детективе подробности, которые мог знать только убийца. Это каким же нарциссом надо быть, чтобы так глупо подставиться?

Жанетт кивнула.

– Понимаю, куда ты клонишь. Интересно, но я не уверена, что это наш случай. Вызови такси, поезжай домой. Утро вечера мудренее. Увидимся на работе.

* * *

Шварц выходил под утреннее солнце с ощущением, что додумался до чего-то нового. Однако подсознательно он чувствовал, что сомнения Жанетт передались и ему.

Открывая металлическую калитку и хромая по каменным ступеням на улицу, Шварц пытался убедить себя, что сомнение – это хорошо, оно заставляет мыслить критически. В воздухе ощущались перемены, и не столько из-за приближения дождя и долгожданной прохлады, сколько из-за перемен в нем самом.

Шварц задумался над словами Жанетт о книге Квидинга. Назвать роман о том, как старая секта экспериментирует с околосмертными переживаниями, “Жизнь и смерть Стины” было просто неуважением к несчастной девушке, учитывая, что творилось с ее психикой. А вываливать на всеобщее обозрение дневники, которые явно не предназначались ни для кого, кроме возлюбленного Стины, да еще и разбавлять их собственными мыслями, было и вовсе подло. А потом взять и залить все это каким-то сентиментальными ньюэйджевскими рассуждениями о любви.

Сволочь какая.

Зато свою частную жизнь Квидинг оберегает изо всех сил.

– Вампир, – проворчал Шварц, глядя на подъезжающее такси.

Пер Квидинг

“Жизнь и смерть Стины”

(отрывок)