ОСЕНЬ 1881 ГОДА

Как странно, что северное сияние полыхает так рано осенью и так далеко на юге, на равнинах Вестергётланда. Но зеленые волны пробежали по небу, рассыпались крупными искрами, словно в угасающем костре, и вскоре лес снова погрузился в вечернюю тьму.

Стина смотрела на равнину и представляла себе, что смогла бы увидеть, умей она летать. О, увиденное сильно отличалось бы от ее Емтланда. На сенокосных угодьях, на ровных полях ржи и овса плоские возвышенности рисовались бы в лунном свете широкими шапками. Стина увидела бы тени спящих животных, некоторые стоят в странных позах – коровы, лошади. А если бы Стина полетела дальше на запад, то увидела бы город с огромным портом, самый большим в Скандинавии, а в порту – почтовый пароход, похожий на пароходы в стокгольмском порту.

До Гётеборга оставалось всего несколько дней пути, но Стина не знала, доберется ли туда. Было холодно, особенно по ночам, неровную проселочную дорогу усыпали камни, башмаки порвались, онемевшие ступни все в ссадинах. Вдали, на равнине, виднелся в лунном свете курган Стура Рёр; где-то поблизости должно быть озеро под названием Эстен. Может быть, там Стину ждут ночлег в безопасном месте и пресная вода.

Стина свернула на тропинку, ведущую к кургану. Язычники воздвигли эту груду камней давным-давно, задолго до того, как Швеция перешла под покровительство Господа. Люди верили, что под этими камнями покоятся могущественные хёвдинги, похороненные не по-христиански и оттого злые, как нечистые духи.

Но Стина уже не боялась призраков. Она присела на один из валунов, окружавших нагромождение камней, и принялась вынимать из ранок на ногах мелкие камешки, твердя про себя умиротворяющие слова из Послания к Титу: “Для чистых все чисто, а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть”.

Когда-то Стина принадлежала к нечистым, к тем, кого обманом ввели в грех, но Старейшины наложили на нее епитимью. Она вспомнила комнату в доме Старейшин, куда ее привели отец с матерью.

Все вспомнилось Стине столь отчетливо, словно она снова оказалась там. Старые священнослужители неподвижно сидели на полу, образуя круг. Стина разделась и тоже села на пол; глаза вскоре привыкли к свету. В тенях под капюшонами смутно рисовались странно искаженные лица, морщины на иссохшей коже. Стина, на смея больше смотреть на них, опустилась на колени – обнаженная, отставив зад – и призналась в своих грехах.

Говорили, что Старейшины мертвы и живы одновременно, что они знают все, и ничто не может ускользнуть от них. Стина призналась во всем.

В тот день в доме Старейшин Стина наконец очистилась, съев плошку белого супа, от которого ее потом била дрожь, а отверстия ее тела опустошались.

“Для чистых все чисто”, – бормотала Стина, сидя у гробницы языческих владык и врачуя окровавленные ноги.

Глава 38

Хёкарэнген

“Земля снова может дышать”, – думала комиссар уголовной полиции Жанетт Чильберг, выходя из дверей управления в Кунгсхольмене. Однако дождь, хлеставший по ветровому стеклу, шел уже четыре часа и не думал прекращаться, отчего Жанетт несколько изменила взгляд на происходящее. Лужайки с поблекшей под солнцем травой по обе стороны моста превратились в болото. Нет, земля вообще не могла дышать, она захлебывалась под внезапным дождем.

Олунд дожидался под двойной защитой – зонтика и подъезда дома на Лонгхольмсгатан, однако в машину сел все-таки промокшим до нитки.

– Ты, значит, одолжила “вольво” у Шварца, – констатировал он и отправил скомканную обертку из-под бутерброда из “Севен-Илевен” в пакет для мусора у пассажирского сиденья. Шварц вытер лоб рукавом куртки, и Жанетт показалось, что в волосах у него остатки пены от шампуня.

– Это не его машина, – возразила она. – Хотя, по-моему, Шварц и правда считает эту машину своей.

Машины без маркировки, стоявшие в гараже полицейского управления, предназначались для всех служащих, и Жанетт не нравилось, что Шварц упорно помечает одну и ту же. Но она понимала, почему Шварцу так полюбилась “вольво”. Машина плавно влилась в поток транспорта, и Жанетт легким движением руля направила ее на Хорнсгатан, в сторону Цинкенсдамма.

Оливия Йенсен ждала в подъезде, и когда Жанетт, подъехав к ее дому, посигналила, Оливия спустилась к машине через двадцать секунд. У нее тоже были мокрые волосы, причем запах сильно удивил Жанетт. Интересно, по какому совпадению оба ее ассистента сегодня мыли голову одним и тем же шампунем.

– Как Каспар? – спросила Оливия.

– Плохо, – ответила Жанетт. – Повредил сосуды на руке, потерял много крови. Утром ему сделали операцию. Придется подождать… Миккельсен обещал держать нас в курсе, но сегодня допросов не будет.

– А Томми Юнгстранд? – спросил Олунд. – Ты сказала – по телефону он еле языком ворочал.

– Да, он явно что-то принял, – ответила Жанетт и повернула на Рингвэген.

– И он у матери, в Хёкарэнгене? С детьми?

– Может быть.

Бывший муж Лолы Юнгстранд действительно говорил, что он в Хёкарэнгене, но когда Жанетт перезвонила, чтобы подтвердить этот факт, у Томми сразу включилась голосовая почта. Значит, его телефон или выключен, или разрядился.

Двадцать минут спустя они припарковались на Пеппарвэген, недалеко от центра Хёкарэнгена. Дождь из проливного превратился в морось – Жанетт называла такие дожди футбольными. Не в том смысле, что каждая капля размером с футбольный мяч, а потому что капли не падали с неба, а висели в воздухе, как во времена ее отрочества, когда она играла в футбол в Гамла Эншеде.

Наверное, только эгоцентрики способны называть погодные явления в честь личного опыта, думала Жанетт, когда все трое входили в горчично-желтый дом без архитектурных излишеств, где жила свекровь Лолы.

Если бы с ними был Шварц, он наверняка рассказал бы какую-нибудь историю о центре Хёгарэнгена – он здесь вырос. А вот Олунд за всю дорогу рта не раскрыл.

– Что-то ты сегодня тихий, – заметила Жанетт. – Случилось что-нибудь?

– Да нет, – с кривой улыбкой ответил Олунд, отчего Жанетт показалось, что ему почему-то очень неловко.

В подъезде их встретил запах, тут же безошибочно опознанный всеми троими.

– Здесь что-то горело, – сказала Оливия, и они бросились вверх по лестнице.

На третьем этаже сидели два голых по пояс маленьких мальчика в синих шортах и с айпэдом. Старший с любопытством взглянул на них.

– Больше не горит, – почти разочарованно проговорил он. Младший улыбался чему-то, что видел на экране.

Дверь в квартиру была открыта настежь. В полной дыма прихожей кто-то плакал.

* * *

Вскоре они уже сидели за столом на кухне у свекрови Лолы, Анн Юнгстранд. Женщина немного успокоилась, дым выветрился, однако едкий запах остался. В сковороде виднелись превратившиеся в кашу остатки сгоревшего омлета.

Анн Юнгстранд производила впечатление женщины, которая не упускала возможности побыть под ультрафиолетом