Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После звонка следователю из отделения “Север” Жанетт узнала, что следователи решили не сообщать родственникам, где был и чем занимался Томми. Все-таки алиби есть алиби, а трагедия семьи и без того велика.
– Насколько я понимаю, вы убедили следователей закрыть глаза на тот факт, что ваше первоначальное алиби – нефтяное месторождение – оказалось несостоятельным, – сказала Жанетт. – Но мне не нравится, что вы были неподалеку от дома, а еще больше мне не нравится, что вы утаили от нас эту информацию.
Томми взмахнул руками и откинулся на спинку стула, отчего тот протестующе скрипнул.
– Руководитель следственной группы сказал мне еще кое-что, – продолжала Жанетт. – Через три недели после исчезновения Мелиссы, в январе две тысячи пятого, от вашей соседки поступило заявление в полицию. Почему вы об этом не упомянули?
– При чем тут заявление? Дело закрыли, вычеркнули из списка, так что имею полное право…
– …не говорить. Да. Но в тот раз речь шла о Мелиссе, правда? – Жанетт немного помолчала, бросила взгляд на Олунда и Оливию и продолжила. – Я знаю, почему соседка заявила в полицию. Но хочу услышать об этом от вас. Договорились?
Томми провел рукой по спутанным волосам.
– Мне бы воды.
Жанетт кивнула. Томми встал со стула и достал стакан.
– Это было пятнадцать лет назад, – начал он. – Память уже немного того. – Он налил воды и жадно выпил.
– Расскажите, что помните.
Томми поставил стакан и снова сел.
– Эта баба была у нас на лестничной площадке что твоя охранка. Вечно куда-то писала, жаловалась. Все знали, что она жаловалась на все и на всех подряд, но открыто возражал только я.
Жанетт бросил взгляд в окно. Сквозь тучи пробились солнечные лучи.
– И как именно вы ей возражали?
– Она уж слишком далеко зашла, и однажды у меня лопнуло терпение, – признался Томми. – Я сказал, что, если она и дальше будет изображать из себя штази и крутиться рядом с Мелиссой, она у меня получит.
– И часто вы бьете женщин?
– Нет, – спокойно произнес Томми. Серые глаза ничего не выражали.
– Соседка заявила на вас в полицию из-за угроз и рукоприкладства. Вы помните, о каких ваших действиях она говорила, или вам напомнить?
– Да я даже забыл, как ее звали. – Томми пожал плечами.
– Ее звали Камилла Юльберг, – сказала Жанетт. – Теперь ее фамилия Квидинг.
Глава 40
Мидсоммаркрансен
“Работаю дома, увидимся после обеда”, написала Жанетт и отложила телефон.
Она налила себе третью чашку кофе, открыла “Жизнь и смерть Стины” и прочитала последнюю главу и дополнение.
Книга завершалась коротким послесловием, в котором Квидинг ссылался на новые исследования в области неврологии, посвященные тому, как ведет себя умирающий мозг, а также тому, что происходит с мозгом после смерти.
“Когда сердце уже сдалось, – писал Квидинг, – когда врачи констатировали смерть мозга, когда замирает пульс и исчезают последние проявления жизни, происходит невероятное. Мозговая активность возрастает, как если бы мозг бодрствовал, и сознание словно начинает жить заново. Такое состояние может продлиться несколько минут, но умирающим переживается как вечность.
Это последний вздох мозга. В момент кризиса время перестает существовать, в преддверии вечности в нервных клетках происходит всплеск гамма-ритма”.
Далее Квидинг ссылался на эксперименты, проводившиеся в больнице Вашингтонского университета, округ Колумбия, где исследовали мозговую активность умирающих пациентов. Посмертную гиперактивность зафиксировали в восьмидесяти процентах случаев; бывало, что она длилась несколько минут уже после констатации смерти, точнее, “смерти, как мы ее раньше понимали”.
Другим важным источником были труды Арвида Карлссона, ставшего лауреатом Нобелевской премии по медицине: Карлссон сумел объяснить, как работают некоторые нейромедиаторы. Квидинг цитировал слова ученого-нобелиата о том, что переживает наше сознание в состоянии, отличном от сна и бодрствования. Он говорил о состоянии, при котором мозг освобождается от всякого восприятия времени, когда само понятие времени оказывается стерто.
“Арвид Карлссон задается вопросом: «Что это?» Это вечность. Вечность? Но мы способны пережить ее, лишь когда уже, так сказать, направляемся к выходу. И тогда это переживание остается с нами навсегда”.
В последних трех строках книги Квидинг писал:
“И я, ваш покорный слуга, полагаю, что Стина, небогатая болезненная девушка, жившая в XIX веке, в своих дневниках выражает все эти мысли лаконичнее и яснее – и потому более поэтично, – чем все ученые и нобелевские лауреаты, вместе взятые”.
“Не может он не закончить каким-нибудь вывертом”, – подумала Жанетт.
И все же приходилось признать, что тема задела ее за живое. Жанетт утешала мысль, что за пределами жизни и смерти существует какой-то другой мир.
Жанетт прошлась по ссылкам и отметила, что Квидинг в общем и целом цитировал источники верно, только последовательно игнорировал слова вроде “возможно”, “вероятно” и “не исключено”. То, что в научных статьях представлялось как теория, в изложении Квидинга становилось истинами, получившими экспериментальное подтверждение – так они лучше соответствовали его тезисам.
Жанетт прочитала книгу от первой до последней страницы, закрыла ее и стала обдумывать прочитанное.
Семьдесят пять процентов “Жизни и смерти Стины” составляла беллетризованная биография, на двадцать процентов текст состоял из дневниковых записей, а последние пять процентов текста повествовали о самом авторе.
В “биографических” главах изображалась жизнь Стины в секте, возглавляемой непонятными людьми, Старейшинами, во время голода 1867–1869 годов[8]. Действие разворачивалось в емтландском Витваттнете. Сюда же относилась история романтических отношений Стины с юношей по имени Ингар, жителем той же деревни. Далее в книге рассказывалось о путешествии Стины в Стокгольм, причем она на какое-то время задержалась в Евле, пострадавшем от пожара – возможно, одного из самых страшных в истории Швеции. В Евле Стина познакомилась с Эльсой Борг, руководительницей христианской школы; десять лет спустя они снова встретились в Стокгольме, а точнее – в Сёдермальме, где Эльса Борг содержала приют для падших женщин.
К тому времени Стина прожила в столице около десяти лет. Она проповедовала на улицах, какое-то время провела в лечебнице для душевнобольных; была в ее жизни и проституция. В следующем году Стина покинула Стокгольм, чтобы отправиться на поиски своего двоюродного брата Акселя, с которым она переписывалась. Квидинг исходил из того, что Стина перебралась в Англию, потому что ее имя было в списке пассажиров. На этом следы Стины обрывались; художественная часть книги заканчивалась эпизодом, в котором Стина сходит на берег в порту Халла, рука об руку с мужчиной, который отплыл из Гётеборга на одном пароходе с ней. Согласно тому же списку пассажиров, мужчина был со Стиной в поезде, доставившем их в Ливерпуль, однако имя этого человека не выдержало проверки временем: разобрать его не представлялось возможным.
В выдержках из дневника говорилось в основном о романтическом влечении Стины к Ингару и о голоде в Витваттнете.
