– Мы с самого начала не очень-то хотели соревноваться по отдельности. – Джонни пожимает плечами.

– Разве можно представить нас по отдельности? – хмыкает Дженни, и что-то в ней настораживает Эмбер. Может быть, трагический излом плеч, может быть, пальцы, слишком крепко вцепившиеся в шерсть на загривке собаки, может быть, то, как она прячет глаза и старается не смотреть.

– Но? – спрашивает Эмбер, пытаясь её подтолкнуть.

– Что но?

– Ты сказала своё «разве можно представить» так, как будто обязательно есть какое-то но.

– В жизни почти всегда есть какое-то но. – Дженни опускает голову, светлые волосы смешиваются с белой, уже вымытой и просохшей шерстью Ренли. Довольный, тот лижет щёку хозяйки.

– И какое оно в этом случае?

Разговоры – не конёк Эмбер, допросы – тем более.

– Я не останусь в Столице.

Дженни говорит это быстро, но в её голосе нет неуверенности, нет боязни передумать. Её слова звучат не так, как они могли бы звучать, сомневайся она в принятом решении. Вся торопливость – только для того, чтобы оторвать за один раз, махом, а не тянуть по миллиметру в минуту.

Она собирается уехать, и Эмбер, наверное, могла бы осудить её за такое решение, если бы сама была способна подолгу оставаться на одном месте.

Или если бы ей сейчас не было так мучительно больно.

– И когда ты уедешь?

– Ты вернула мне Ренли, и теперь я хочу вернуться домой. Хотя бы на время. Я не смогу ждать результатов здесь, ждать тебя здесь, это невыносимо, – невпопад отвечает Дженни, а потом захлёбывается, сообразив, что спросили её о другом и заготовленная речь на самом деле не пригодится.

– Эй. – Эмбер кладёт руку ей на колено, как сама Дженни когда-то. – Всё нормально. Это твоё решение, и ты не обязана за него оправдываться. Я всё понимаю.

– И это кошмарней всего. – Дженни нервно смеётся. Напряжение медленно отпускает её, но она, кажется, всё ещё чувствует себя виноватой.

«Ты обещала, что никогда меня никуда не отпустишь», – думает Эмбер, и это тоже повод для нервного смеха, потому что… Потому что попробуй её удержи. Потому что попробуй вообще хоть кого-нибудь удержи. Потому что обещания даются для того, чтобы их не выполнять.

Потому что ей, несмотря ни на что, вовсе не кажется, будто бы Дженни нарушила обещание.

Нарушить обещание, предать, обмануть – это то, что делал Вик, когда обнимал ту девчонку, одетую в её, Эмбер, куртку, и всё, что он делал потом. А Дженни просто уедет – и Эмбер всегда сможет её просто догнать. Никто никого не предаёт, никто никого не обманывает, и они – совершенно точно! – обе будут скучать.

Вот только есть ведь ещё кое-что…

– Я была у Лилит, – говорит Эмбер.

– Да. – Джонни кивает. – Просила, чтобы они позволили нам кататься вместе. Но это ничего не изменит, мы уже всё…

– Нет. – Эмбер перебивает его. – Фредди отказалась участвовать. Я следующая по списку, и я согласилась.

Голоса близнецов сливаются в едином удивлённом выдохе:

– Что?

Два одинаковых лица – такие всё-таки разные! – застывают в одной и той же эмоции: брови подняты вверх, рот чуть-чуть приоткрыт, и Эмбер хочется провести пальцами по их подбородкам, но она только жмурится, прикрывая глаза.

Дженни и Джонни. Созвучные имена, одинаково голубые глаза, безусловное сходство, которое невозможно скрыть, даже специально создавая различия. Дженни и Джонни.

Ей будет их не хватать.

– Я думала, вы в игре.

Точно так же, как у жизни постоянно есть но, у жизни всегда наготове и ирония – горькая и чаще всего неуместная. Такая как сейчас, например.

– Я думала, вы в игре, и хотела сыграть вместе с вами, – улыбается Эмбер. Улыбка получается, по ощущениям, искренней, пусть и достаточно грустной.

– Не очень-то весело соревноваться с друзьями.

– Я не хотела соревноваться. Я хотела быть там и знать, что у всех всё в порядке.

Дженни тоже пытается улыбнуться. Получается тоже невесело.

– Почти получилось. Ты точно там будешь, и мы точно будем в порядке, вдали от живых мертвецов.

– Ну да. Сложно поспорить.

– Ты только представь, – Дженни хитро прищуривается, по своей вечной привычке маскируя печаль под наигранно бодрыми шутками, – ты совершенно бесплатно заполучила возможность пристукнуть Вика. Или просто обойти его, выиграв финал, потому что для него оно наверняка будет хуже, чем смерть.

Сама того не зная, она наступает на больную мозоль. Эмбер кривится.

– Или Лиссу, – подхватывает Джонни. – «Я не хочу жить в одном здании с этой собакой, я не хочу…»

– Я, может быть, в одном здании с Роджером жить не хочу, – бормочет Дженни. Наверняка это задумывается как «себе под нос», но выходит неожиданно громко.

Волосы снова занавешивают Дженни лицо, его выражения не разобрать, но Ренли, жмущийся к её ногам, чуть-чуть приподнимает губу, обнажая клыки.

– Да ладно тебе, – в отличие от верного пса, Джонни не замечает перемены в сестре, – он оказался нормальным парнем, как видишь. Зря ты его боялась.

«Не зря», – думает Эмбер, но прикусывает язык. Это не её дело, и лезть в него она не собирается. Сама пять минут назад сказала Дженни: твой выбор, тебе не нужно оправдываться, так что и другой, прошлый выбор, должна уважать.

– Да, – кивает Дженни. – Зря.

Голос у неё при этом абсолютно безжизненный, настолько тусклый, что Ренли ставит лапы на кровать, пытаясь заглянуть хозяйке в лицо, а Джонни весь подбирается, наконец-то заметив: что-то не так.

– Джен, ты ничего не хочешь мне рассказать?

Дженни отрицательно мотает головой, но Эмбер уже догадывается, что будет дальше: Джонни станет задавать вопросы, пока не получит ответов. И ей не хочется при этом присутствовать, слишком личным получится разговор, слишком болезненным.

Примерно таким же через два дня выходит и их прощание. За спиной Эмбер вяло тарахтит старенький автобус, в котором финалистов отвезут в нужное время в нужное место, и все остальные свои места уже заняли. Вик и Лисса, Кэт и Макс, Калани. Пятеро, и Эмбер – шестая. Транспортные средства участников увезли в финал ещё утром, так что Эмбер без самоката чувствует себя немного… раздетой. И одинокой. Растерянные лица Дженни и Джонни не прибавляют ей радости. Только Ренли, сидящий неподалёку, не выглядит грустным – он сидит, свесив розовый язык, и, кажется, улыбается.

Все, кто выходил попрощаться, уже ушли – в гостинице их осталось не так уж и много, и самое лучшее воспоминание – это улыбающийся Стефан, опирающийся на перила крыльца, может быть, ещё не совсем здоровый, но уже жизнерадостный, светлый и солнечный. Собственно, единственное солнечное пятно в этом пасмурном дне.