парами и всех вместе рассаживать в троллейбусе, который идет через боязливый город, погрузившийся в мутную воду.

Собирая их и знакомя с тобой, я отвлекался и мог глубже спрятать во внутренний карман желание увидеть тебя. В правый карман засуну ревность, в левый – страх, что ты исчезнешь.

Я ненавидел дни, когда Миа ходила на съемки, особенно ночные. Ревность ела меня. Я так некрасив, а в ней есть что-то такое, что сводит с ума и лишает всех покоя, как в Мэри, как в Мод. Но я засовываю ревность в правый карман и рассматриваю даму в сиреневом сарафане, раскрашенном золотыми рыбками, мы ныряем с Мией в него и плаваем среди безмолвных подруг святого Франциска.

1.28

Отправитель: военнопленный офицер, кадет Махольд Фриц,

Томск, Сибирь Офицерский концлагерь Барак 8.

Получатель: г-жа Мицци Руцичка,

Обергосс 9 под Иглау, Мерен, Австрия.

Дорогая фрейлейн Мицци!

Наконец-то получил от Вас весточку, а именно Вашу последнюю карточку от 7/XII.16. Я Вам так за нее благодарен. Надеюсь вы хорошо помните о том, что следующие рождественские праздники мне можно будет провести уже дома. У меня мало надежды на это. Нынешнее Рождество было очень грустным. В ледяной сибирской глубинке среди чужих людей вдали от уюта родины без сверкающей новогодней елки. Единственное наше утешение – вспоминать об ушедших счастливых временах.

Как Ваши дела, дорогая фрейлейн? Вы рады, что еще можете учиться? Кто знает, поучусь ли я еще. Ну, а сейчас нужно заканчивать.

Горячий привет шлет Вам преданный Вам Фриц Махольд. Томск, 22/II.17.

3.52

Троллейбус плыл мимо бывшего Новопушкинского сквера. Когда-то не было и дня, чтобы тут не случилась жизнь: можно было встретить людей, требовавших защитить «кенгурятники», поставить памятник Кенни, наказать «красных тамплиеров» за «расправу над Николаем II». Здесь выступали уфологи, экологи, сторонники правого руля, противники авторских прав, защитники бездомных собак. Однажды случились «похороны лосося», на следующий день утром – митинг, требующий разрешить однополые браки, а вечером – митинг, требующий «выслать всех геев». Демонстрации против войны с Грузией (плакат «Это тебе спасибо, дорогой») и в защиту Музея кино (плакат «Стать бессмертным, а потом… умереть»). Меркуцио недавно сказал: «Мы очутились на самом запредельном дне, потому что не спасли свой Музей кино. Синематека – центр воображения, а мы дали забрать его у себя».

Раньше каждый четверг здесь стояли мужчины и женщины, молча державшие плакаты против войны, репрессий и пыток в Чечне, несмотря на то что по радио сообщили, что войны и пыток нет, и президент объявил, что Грозный – второй Париж.

Людей с плакатами здесь давно не было. Что с ними стало? Пропали, скорее всего, как и им подобные, в антивирусных лечебницах, в лагерях, в можайских рвах из вселяющих ужас шепотков. А тогда я проходил мимо них, и все они, с плакатами и флагами, ходившие, стоявшие в плотном окружении милиционеров, были заговорщиками без заговора. Так безразлично на них смотрели случайные прохожие, так быстро Новопушкинский сквер забывал о них, сдувая их бумажные кораблики и становясь прежним. Дворники подметали «обратить внимание», «принять меры», «наказать», «помочь». Самодельные плакаты наполняли урны. А теперь здесь не было даже тех маленьких бурь. Стоят ларьки с пряниками, пивом и пластмассовым оружием с рыжими пульками. Стоят экраны с видео из горячих точек по всему миру, в которых воюет Россия. Стоят черные фонари на треногах, они похожи на плахи.

От прошлого уцелел только фонтан, в него мы с бабушкой бросали копейки с серпом и молотом, чтобы вернуться. Я вернулся, она нет. Фонтан так же яростно выплевывал воду вверх. Вода так же равнодушно опускалась, осыпая брызгами сидящих рядышком росгвардейцев. Они отмахивались от нее как дети.

Посмотри: здесь – памятник Есенину, все еще «новый памятник», даже я помню время, когда его не было. До закона «О российской семье» у памятника собирались люди с радужными флагами. Теперь все эти цвета стали одним – черным. Разноцветные пятна людей сделались бесформенным черным человеком – черной тучей гвардейцев, расползающейся по бывшим бульварам. Должно быть, с высоты Есенина они как черные жуки, взявшиеся из ниоткуда. Вот один из этих черных-черных людей ссыт на единственное, чудом сохранившееся здесь дерево, главное дерево в моей жизни, на сухой дуб, который, если верить табличке, помнит Пушкина. Я так любил этот дуб, что в детстве, оглянувшись, не смотрит ли кто, целовал его кору, сине-серую. Справа – ресторан, где наверняка сейчас жалобно торгуется мой друг Бекзод. Он возит сюда с рынка камчатскую камбалу и карельскую форель.

А вот двор, в котором жила моя одноклассница Вика Зубастая. Ее мама работала в отделе млекопитающих в зоопарке. У них в квартире во время ремонта питомника жил маленький такин. Каждое утро они гуляли с такином в заросшем кустами дворе, я приходил к ним, и мы с Викой делали вид, что живем в зарослях Восточных Гималаев. Ты знаешь, кто такие такины? Они из семейства полорогих. Они похожи на грустных лосей и живут в Гималаях и в бывшем Палашевском переулке. Очень тяжелые. У них большой рот и совсем маленькие уши. Но главное, такин покрыт толстой золотистой шкурой, так что я, человек, в которого дедушка запихнул столько книжек, сколько ты не видела картинок, не только гулял в зарослях Восточных Гималаев, но был Ясоном, Вика – Медеей, а такин нас ненавидел.

Книжки помогают. Особенно, когда ты маленький и все говорят: «Ты ущербный». Ты уже не совсем один, ты персонаж историй, в которых есть логика и есть шанс, что все закончится как следует. Ты это имеешь в виду, говоря о синдроме непроживаемой жизни? Но что делать, если моя жизнь похожа на страницы из зеленого Диккенса или, того хуже, желтого Гектора Мало?

В детстве я лежал с закрытыми глазами и видел: сперва проваливается моя пятка, потом вся стопа – и вот я уже по пояс в зелено-желтой книжке. На ее страницах проступают точки-точки-точки-тире-тире-тире-точки-точки-точки, а за ними буквы: «Молодые родители, отец бросает беременную мать, она умирает при родах, мальчик, наследный принц, полон загадочных недугов, мальчика, наследного принца, по слухам бастарда, воспитывают дедушка с бабушкой, они умирают один за другим, мальчик попадает в услужение Тамары, живущей с черной птицей и морскими свинками, варящей суп с травами, забирающей деньги у мальчика, но дающей ему еду и кров в его собственном замке, мальчик брошенный, одинокий, обманутый». Обрыв дайджеста.

Так или эдак живет вся