Данила устало опустился на землю, привалившись спиной к поваленному дереву; штурмовая винтовка тяжело шлепнулась рядом. Все, привал! Два часа, между прочим, отмахал на одном дыхании, и это после неслабого сотрясения мозга да через лесной бурелом! Нет, спасибо, конечно, современной фармакологии, но… Сержант сделал из фляги несколько жадных глотков. После оной фармакологии всегда отчего-то жуткий сушняк, будто полночи водку с мужиками потребляли. Не зацикливаясь на воспоминаниях о погибших товарищах, Баков зло вытряхнул на землю ранец, один за другим вскрывая контейнеры с боекомплектом и распихивая содержимое по кармашкам разгрузочного жилета. Влезло почти все, а остаток он вместе с пищевыми рационами – есть совершенно не хотелось – закинул обратно. Еще раз осмотрел штурмвинтовку: если не считать разбитых прицелов, и электронного, и активного коллиматорного, оружие вовсе не пострадало. Хорошее все-таки оружие: два спаренных магазина на семьдесят патронов каждый, восемь двадцатимиллиметровых гранат в интегрированном в корпус подствольнике, эргономичный приклад с компенсатором отдачи, встроенный прибор бесшумной и беспламенной стрельбы, процентов на семьдесят гасящий звук выстрела и полностью подавляющий вспышку. Несмотря на солидный полувековой возраст, «пятьдесят седьмая» по-прежнему оставалась грозным оружием. По крайней мере в умелых руках.

Коротко хэкнув, старший сержант рывком поднялся на ноги. Время. Как бы то ни было, он все еще в боевом выбросе. И он все еще жив. Жив, несмотря на все старания местной ПВО и собственную аптечку, напичкавшую его стимуляторами и прочей фармацевтической гадостью. И значит, его пока рановато списывать в разряд безвозвратных потерь.

А в голове речитативом звучали строки все того же древнего поэта:

Дым как дым. Бой как бой.

Молодым останется молодой.

Молодой останется молодым,

Пережившим бой, перешедшим дым.

Молодым останется молодой.

Ночью дым потянется в Млечный рой…

Лидка опустила голову и зарыдала. В голос, не боясь, что ее обнаружат. Обнаружат – ну и пусть, все кончено, Романа больше нет, а она так и не успела ничего ему сказать, гордыню свою проявляла, дура: «Девушка не должна первая признаваться мужчине в любви!» А надо было признаться, а потом уж гордость проявлять, делая вид, что по фигу, отвечает он взаимностью или нет. Так нет же, куда там, она только и делала, что доставала парня бесконечными шпильками и подколами! Что мешало ей сказать о своих чувствах, что? Идиотка, какая же она идиотка! Лидка до боли закусила зубами ладонь и закрыла глаза.

Из кустов раздался стон. Совсем слабый, едва различимый, на самом пределе слышимости. Бачинина замерла: показалось или на самом деле? Но стон повторился, на сей раз прозвучав немного громче. Девушка в три приема поднялась на ноги и медленно поковыляла к кустам. Все тело болело, словно избитое палками, особенно сильно ломило надорванную перегрузками и ударом о землю спину – последствия экстренного катапультирования так просто не проходят, недаром в учебке его изучают только теоретически, без «полигонной» отработки навыка. Поскольку процентах в двадцати после сей экстремальной процедуры пилоты больше уже никогда не возвращаются в строй.

Стонал Патрик О’Нил – молоденький рыжий парень, страшно гордившийся своими «стопроцентными ирландскими, еще от земных предков» корнями. Лидка пару раз гоняла парнишку в качестве инструктора, пару раз летала его ведущим и испытывала к нему почти материнские чувства. С учетом того, что она была старше всего года на три, выглядело это довольно странно, но война есть война, а ускоренный выпуск – тем более. Кажется, его родная планета называлась Голуэй и располагалась в первом поясе дальности. Или носила какое-то другое, но весьма похожее название, в честь древнего ирландского города, что ли? У Лидки с географией всегда было плоховато, тем более с географией земной: выучив домашнее задание и благополучно ответив на вопросы, она тут же забывала прочитанное.

Патрик лежал на боку в позе эмбриона, метрах в десяти от совершенно разбитой спасательной капсулы, откуда он то ли выполз самостоятельно, то ли его выбросило ударом. Судя по виду «кокона», скорее, второе… Лицо парня было залито кровью, продолжавшей тонкими струйками стекать изо рта и ноздрей. Ушные раковины тоже оказались перепачканы алым, что являлось особо неприятным симптомом. Ахнув, Лидка опустилась на колени, но пилот даже не открыл глаза. Аптечка! Девушка распорола ножом рукав противоперегрузочного комбинезона и взглянула на прикрепленный под мышкой медпакет. Фигово! Индикатор диагноста светился даже не желтым, а оранжевым цветом. Красный обозначал бы, что перед ней труп. Конечно, все медицинские познания девушки исчерпывались лишь обязательным учебным минимумом, но о том, что может означать подобное кровотечение, она знала. Тяжелейшая контузия – это в лучшем случае, а в худшем – перелом основания или свода черепа или повреждения каких-то внутренних органов, например легких. Медпакет едва слышно жужжал, вводя необходимые препараты, однако легче Патрику не становилось, скорее наоборот: парень вдруг тяжело, через силу, задышал, лицо еще больше побледнело, на перемазанном кровью лбу выступил пот. Плохо соображая, что она делает, Лидка обшарила его, найдя резервный медикит. На занятиях им, правда, говорили, что одновременное применение нескольких аптечек может привести к летальному исходу, и потому сначала следует дождаться, пока полностью отработает первая. Вот только ждать Лидка, мягко говоря, не могла, иначе летальный исход наступит безо всякого ее участия! И девушка решительно пристроила рядом с первой вторую аптечку. Патрик издал протяжный стон и затих. Неужели умер?! Лидка наклонилась к его лицу – нет, вроде дышит. Дыхание слабое, поверхностное, но оно есть. Станет ему лучше? Нет? Ну, по крайней мере, если их все-таки обнаружат враги, она успеет сначала пристрелить Патрика, а потом и себя. Девушка коснулась рукой кобуры на поясе, скользнула пальцами по ребристой рукояти штатного «штайра-500». Смысл жизни был найден. Она должна спасти этого желторотика и доставить его к своим. Или сделать так, чтобы он не попал в плен, где ему придется медленно и мучительно умереть. Кстати…

Сжав зубы, чтобы не застонать от пронзающей поясницу боли, Лидка поднялась на ноги, добрела до разбитой капсулы и осмотрелась. Ничего себе! Внешняя обшивка смята, противоперегрузочный ложемент сорван с креплений и искорежен, бортовая электроника просто вдребезги разбита. Как Патрик вообще ухитрился здесь уцелеть?! В этом месиве?! Передатчик, ясное дело, тоже накрылся, так что сигнал своим хрен подашь – ну что за непруха, а? Ее капсула пострадала куда меньше, а передатчик все равно не уцелел. Жалобу, что ли, в техслужбу авиакрыла накатать? Если выживет, конечно.

Разыскав среди обломков аварийный контейнер с НЗ, Лидка вернулась к раненому. Уселась рядом и, убедившись, что товарищ жив и даже задышал чуть ровнее и глубже, раскрыла сделанный из сверхпрочного сплава ящик, разглядывая помещенные в отдельные ячейки вещи. Пара запасных обойм к пистолету, упаковка с пищевыми рационами, таблетки для обеззараживания и опреснения воды, «негаснущие» десантные спички и сухое горючее для костра, несколько сигнальных фальшфейеров, фонарик и сделанная из тонкой, но очень прочной ткани мини-палатка с надувным полом, в сложенном виде занимающая просто пустяковый объем. Ага, вот и то, что она искала, – несколько практически не изменившихся за два столетия перевязочных пакетов в прорезиненной герметичной оболочке. Разорвав один, она вытащила бинт и, намочив его водой из фляги, осторожно протерла Патрику лицо. Стараясь особенно не тормошить раненого – кровотечение вроде бы остановилось, но кто его знает? – Лидка осмотрела затянутое в изодранный высотный костюм тело, однако новых ран не нашла. Значит, остается только ждать; ждать и надеяться, что медикит справится и Патрик выживет. Усевшись рядом, Лидка обхватила согнутые ноги руками, уперлась в колени подбородком и замерла. Что ж, она будет ждать, все равно ведь ничего другого не остается.