Сделав отпечаток, старлей полюбовался своей работой и сказал:

– Вот так, Удмурт, теперь ты в нашей картотеке навечно. И что ты не натвори, – старлей любовно оттискивал пальчики, – мы тебя всегда найдем. Из-под земли достанем.

– Я же не вор, начальник, – возразил Леха.

– Не вор – станешь вором, такая уж у вас, уголовного элемента, планида. Повезло тебе с отсрочкой от приговора – не я судья…

– Не мне одному, – сказал Леха, – не ты судья…

Старлей смерил Леху тяжелым взглядом, но промолчал. Погас свет. Лишь рассеянный отблеск уличного фонаря пробивался через зарешеченные окна.

– Опять подстанция! – возмутился старлей. – Чем они там занимаются, сукины дети? Так что смотри, Комаров.

– Впередсмотрящий смотрит только вперед.

– Что? – не понял старлей.

– Я свободен?

– Как птица.

Леха открыл дверь…

…Олени бежали по склону, накрывая рогами белые северные горы и задевая первые проступающие звезды. – Тормозни, – попросил Леха и, выдавив дверцу, на ходу спрыгнул в снег. «Урал»-бензовоз пронзительно заскрипел тормозами и остановился. Водила – немолодой, тощий – тоже вылез из машины.

– Жаль, оленей распугали, – расстроился он, – так и не посмотрел.

Леха примостился на бампере, закурил, спросил:

– Ты первый сезон?

– Первый.

– Еще насмотришься.

Олени пропадали в горах, только слабый перезвон консервных банок доносился в окоченелой тишине. «Блям-блям» – отстукивала баночка о спиленный олений рог. И это такое привычное легкое звучание сейчас наполняло душу смутной необъяснимой тоской.

– А чего ночью не поехали? – поинтересовался водила.

– Волки здесь, – неопределенно ответил Леха.

– Волки?

– Олени телятся… – Очень хотелось помолчать. – Когда олениха телится – она отходит от стада и рожает в одиночестве. Следом идут волки, ну и… Короче, опасно ночью, неужели непонятно?

– Откуда ты все знаешь, Удмурт?

– Живу давно. Помолчи, а…

Водила обиженно засопел, влез на подножку.

– Поехали.

Леха сплюнул окурок, затоптал в снег, залез в кабину.

Поехали.

По селектору на всю станцию неслось:

– Валь… Валя… Соловьева!

– Ну…

– Там у нас маневровый на каком пути?

– Откуда я знаю?

– А кто знает, твою-то мать! Сидишь там, веники вяжешь… Быстро посмотри и доложи.

– Ага, щас! Спешу и падаю, – огрызнулся селектор, но уже тише.

Показался поезд.

В селекторе что-то зашипело, заклокотало и, когда остановился состав, сообщило голосом диспетчера Соловьевой:

– На первый путь прибывает… пардон, прибыл пассажирский поезд № 180 Воркута – Москва. Повторяем: на первый путь прибыл пассажирский поезд № 180 Воркута – Москва. Просьба пассажирам побыстрее занять свои места. Поторапливайтесь, граждане…

Леха ступил на подножку, показал билет заспанной, прикрывающейся от ветра колючим воротником шинели проводнице, прошел в вагон.

Вагон был плацкартным, зябким и почти пустым. В одном из купе, кутаясь в платок, сидела молодая женщина и смотрела в окно отсутствующим взглядом. Здесь он и остановился.

– Позволите быть попутчиком?

– Вы уверены, что у вас именно это место? – спросила женщина.

– Абсолютно.

– Ради бога.

И отвернулась к окну.

Леха разделся, достал из сумки шоколадку:

– Вам.

– Мне? – женщина удивленно вскинула бровь.

– А что вас в этом удивляет?

– Скорее настораживает. Приставать будете?

– Непременно.

Он достал еще одну плитку, прошел к проводнице:

– Я только из тайги и сразу на поезд. Как бы помыться?

Проводница достала чистое полотенце, налила в чайник горячей воды из титана.

Мылся он долго. Тер сильное тело, смывал, фыркал, и снова тер, и снова смывал.

Проводница смотрела на него и думала, что если бы не вся ее собачья жизнь с грязными вагонами, водкой, пьяными мужиками в прокуренной клетушке служебного купе, – и у нее мог быть такой же сын. Он так же бы возвращался из тайги, и она долго обмывала из чайника его худое знакомое тело.

Расчесывая влажные волосы, Леха вернулся в купе.

– Ну что, давайте знакомиться. Алексей.

– Тамара, – безучастно произнесла она.

– Коньяку выпьем, Тамара?

– Какой вы, однако, предусмотрительный, – она впервые повернулась к нему. – Свежевымытый, напичканный шоколадом и коньяком. И лимон у вас есть?

– Лимона нет, – он беспомощно развел руками.

– Что ж, давайте выпьем…

Пила она медленно, без удовольствия.

– Куда едете? – спросил он.

– Никуда, – не сразу ответила она. – Бегу от мужа… История скучная и, в общем, обыкновенная.

– С офицером?

– С дорожным чемоданом.

– А муж?

– Муж одержим одной идеей – заработать все деньги и отгрохать дом где-нибудь на теплом побережье. Бассейн, зеркальные карпы, голубая норка…

– Не такая уж плохая идея. А вы, разумеется, птица иного полета.

– Какая из меня птица…

– Ну-ну. Еще?

– Можно и еще.

Выпили.

Она сказала:

– Да не смотрите вы все время на часы. Я уже обратила внимание на ваш сногсшибательный «Ориент».

– Грешен: хвастлив. Где-то я вычитал, что у мужчины должны быть безупречными часы, галстук, обувь и зажигалка. У меня в наличии только часы. Приходится подчеркивать.

Часы и вправду были потрясающие: большие, с хрустальным стеклом, каким-то фантастическим светящимся циферблатом.

– А я где-то читала, что мужчина должен пройти войну, любовь и тюрьму. С этим у вас как?

– С этим сложнее.

Он достал сигареты.

– Курите?

– Увы.

– Почему «увы»?

– Потому что когда женщина пьет, курит, да еще разыскивается собственным мужем – к ней уже трудно относиться как к женщине…

– Вы очень этим огорчены?

– Я огорчена тем, что все надо начинать сначала. А я… Я к этому не готова.

В тамбуре было холодно и грязно. Тамара прислонилась к стене, затянулась, прикрыла глаза. У нее была неброская, обманчивая на первый взгляд внешность, но она принадлежала к тому редкому числу женщин, в лица которых можно вглядываться всю жизнь.