– Разрешите на этот вопрос не отвечать, – сухо сказал Ружецкий. – Как начальство скажет, так и сделаем. Пока решение не принято.

– Странно – у меня другие сведения! – удивился Борис Ананьевич. – Ну да ладно, я вас понимаю. Хочу только сказать, чтобы вы берегли его, если успеете застать живым. Причём и в пути, и собственно в камере. В отличие от вас, я ничего не скрываю. И говорю прямо – ему не жить. Лучше всего допросить его ещё дома, чтобы узнать главное. Потому что в дороге может случиться всякое. Прошу мне поверить.

– Борис Ананьевич, скажите мне, как на духу… – Михаил незаметно сменил кассету в диктофоне. Между прочим, он подумал, что запись придётся долго расшифровывать. И потому целесообразнее всего будет записать в протокол самое главное, чтобы предъявить завтра и Горбовскому, и Милорадову. – Почему вы решили нам помочь? Чтобы смягчить свою участь?

Впервые за всё время работы «по купюрам» его чёрные продолговатые глаза мягко засветились, а морщины на лбу разгладились.

– И поэтому тоже, – не стал отпираться хозяин квартиры. – Я – мразь, не способная на высокие чувства. Видите? – Он тронул пальцем разбитую губу. – Иващугины ребята удружили. К тому же у меня и желудок болит, и голова раскалывается. Мозги мне вчера решили вправить…

– Когда? – всполошился Тенгиз. – Пожилому человеку? Чего ж ты молчишь, дорогой? Где же тебя так избили?

– Прямо здесь, вчера. Видели дворника на улице? Я, считайте, уже наполовину под арестом. Если вы сумеете без приключений уйти отсюда, буду совсем рад. Почему-то он вас пропустил. Видимо, не сообразил сразу…

– А из-за чего базар у вас был? Что им нужно? – Ружецкий наклонился к Кулакову, словно боялся, что их подслушают.

– Святослав захотел, чтобы я всю вину на себя взял. В том числе и за Гаврилова. Я ответил, как есть. Поздно, мол, и они засвечены. Я тогда понятия не имел, что об Иващуге вы ничего не знаете. Так или иначе, Святослав вдруг потребовал от меня крупную сумму в валюте на покрытие расходов. Мол, дело надо замять, всем заплатить, а это чего-то стоит. Я напомнил, что вовсе не так богат, как он, и деньги отмывались для них с Митей. Кроме того, Габлая я в Ленинград не приглашал, к Гаврилову не отправлял. Тогда Проводник мигнул своим амбалам, которые сшибли меня на пол и метелили полчаса. Видите, кровью плююсь? – Кулаков показал им носовой платок. – Сегодня мне сказали, что рентген надо делать. А там кабинет не работал – аппарат сломался. Святослав обещал завернуть часикам к пяти. Хочет в последний раз спросить, буду ли я ещё брыкаться…

– И что ты делать хочешь, Борис Ананьевич? – испугался Тенгиз. Усы его задёргались, и к лицу прилила кровь.

– Не твоя забота, генацвале, – махнул рукой хозяин. – Кулаков привстал и схватился за поясницу, застонал. – Сволочи, и почки повредили… Мне больше не с чем жить. Я подумал и решился им свечу вставить с вашей помощью. Пользуйтесь случаем ребятки – больше такого не будет. Когда преступный мир срастается с властью, а у тех и у других нет ни капли совести, жуткая получается штука.

– Так вас сегодня же могут уничтожить, Борис Ананьевич! – Михаил потерял свою всегдашнюю выдержку. – Я даже не знаю, что предпринять. Мы пешком сюда пришли, а то посадили бы вас в свою машину… Может, задержать его? – спросил Михаил у Тенгиза. – Под любым предлогом – это трудности не составит. Хотите в камере переждать самое интересное? – повернулся Ружецкий к Кулакову.

– Нет, ребята, хотя спасибо на добром слове, – отказался Кулаков. – Помните, в «Месте встречи» замечательную фразу говорит один урка? «Нас всех когда-нибудь укокошат». Да, я понимаю, что расправа близка, но это лишь немного щекочет нервы. Все мои чувства давно выгорели, притупились. И говорю я вам всё это вовсе не потому, что сильно раскаиваюсь. Ну, не легла карта – что ж делать? Я был и остаюсь заклятым врагом любых властей. Любых, слышите? Но кое-каких людей из органов я уважаю. Таких, например, как Сириус.

– А деньги, значит, любишь? И ради них на многое можешь пойти? – прищурился Тенгиз. – Пока не побили тебя Иващугины ребята, наверное, на их стороне стоял.

– Жена болеет – с тех пор, как наш единственный сын погиб. На мотоцикле разбился по молодости – рокером был. Я стараюсь по пустякам её не беспокоить. Даже дачу согласился взять – чтобы не болталась по казённым санаториям. Но теперь, вижу, ничего не выйдет. Хотя какая тебе печаль? Не возьму я – возьмут другие, как говорят на Востоке. А власть я действительно никогда не жаловал, всегда свободный дух имел. А уж эту-то, которая сейчас напролом прёт!.. Они так круто раскидывают, что и среди блатных не всякий сумеет. Преступный мир живёт по понятиям, а это очень жёсткий кодекс. Он исключает двойной стандарт. По крайней мере, в открытую понятия никто нарушать не будет – побоятся. Парадокс? В «малине» играют по правилам, а в начальственных кабинетах – нет. И ведь понимают, сукины дети, что кругом творится! Но циники, циники несусветные, и даже скрывать это не хотят. И потом – блатных никто не выбирал, судьбу свою им не вручал. Каждый из них знал, на что идёт, и должен быть готов… А этих народ на руках тащит к власти! Слушает сладкие сказки про то, как всё будет вкусно и мягко. Да, кому-то будет, но только не им. Из этих младших научных сотрудников, которые на площадях митингуют, последний ливер выдавят. Да, когда-нибудь маятник дойдёт до крайней точки, полетит назад. Найдётся новый лидер, который сыграет по их же правилам, но – против них. Ничто не вечно под луной, но сейчас им верят; и будут верить долго. Демократам, а, точнее, правым либералам, всё прощают, как прощали раньше коммунистам. Они на какой-то период страной завладеют. Распродадут, что сумеют… Впрочем, мне-то что? – опомнился Борис Ананьевич. – Разговорился, как старый хрыч на лавочке.

Он встал, подошёл к сейфу, дверца которого была замаскирована под картину. Вынул из кармана ключ. Щёлкнул замком, набрал довольно-таки длинный код. Тенгиз, наблюдая за хозяином, ерзал на стуле – у него застоялась кровь Что касается Михаила, то он сидел спокойно, ожидая. Чем же всё закончится.

– Возьмите это, – сказал Кулаков, протягивая Ружецкому зелёную твёрдую папку. – Только не кладите в «дипломат». Лучше суньте под ремень – заодно и защита будет…

– Что это такое? – спросил Ружецкий, чувствуя, как немеют губы.

– Все документы по делу о купюрах, которые у меня имеются. Святослав сегодня в том числе и за ними пожалует, только уже не найдёт, – с мстительной радостью сообщил Кулаков. – Там есть очень интересные фотографии – дайте-ка на секундочку… – Он полистал бумаги в папке. – Вот, смотрите – Иващуга, Баринов и я, в ресторане «Олень». Это в Зеленогорске, на Новый год снимались. А это – прошлым летом в Прибалтике. Стеличек, Иващуга и Воронов…

– А Воронов кто такой? – сразу же вскинулся Михаил.

– Наш покровитель в верхах, о котором я говорил. Но про него чуть попозже. Тут же находится и составленный мною список тех отделений Сбербанка, где меняли купюры для, так сказать, мафии… Вы удовлетворены? – Кулаков наслаждался произведённым эффектом.

– Борис Ананьевич!.. – Ружецкий всё ещё не мог поверить в такую удачу.