Распивать чаи в намерения чиновника сыска не входило.

– Значит, дело к мадам Вейриоль доставило вам сильное огорчение, – сказал Пушкин, возвращая на полку склянку мышьяка. – Или что-то другое?

Фекла Маркеловна насторожилась.

– С чего взяли? Никакого огорчения…

– В сердцах разбили вазочку об пол. Разве не так?

Замученная дама смутилась окончательно.

– Ничего подобного… Вазочку случайно задела… Уж поверьте…

Пушкин не поверил.

– Госпожа Капустина, не стану арестовывать вас при одном условии…

– Благодарствую за милость, Алексей Сергеевич… Я на все согласна… Загнали в угол, как крысу…

– О нашем разговоре не должен узнать никто. Особенно мадам Бабанова. Даете купеческое слово?

Издав тяжкий вздох, Фекла Маркеловна слово дала. И отдала бы что угодно, лишь бы избавиться, а еще лучше никогда не видеть подобного женишка… И как только Агата Кристафоровна, дама, приятная во всех отношениях, питает нежные чувства к этакому чудовищу?

Верно говорят: любовь слепа, полюбишь и Пушкина.

* * *

В сыске царили покой и умиротворение. Акаев с Кирьяковым отправились по делам службы, как они утверждали. Эфенбах вернулся от обер-полицмейстера в прекрасном настроении, по причине чего отбыл обедать. Только Лелюхин никуда не спешил. Старый чиновник сидел за своим столом и просматривал газету. Пушкину кивнул и чтение не оставил. Между ними сложились простые отношения товарищества. Василий Яковлевич ценил в молодом коллеге редкий ум и сыскную хватку. А Пушкину порой требовались опыт и наблюдения жизни, какие из книг не вычитаешь, а можно заработать долгими годами полицейской службы. Лелюхин никогда на душевный разговор не напрашивался, Пушкин сам подходил. Вот и сейчас он подхватил стул и сел напротив старшего товарища.

– Молодец, Алёша, – обратился Лелюхин запросто, как было позволено только ему. – Наш стратопедарх[20] заслужил похвалу от Власовского. Ловко ты разобрался с объявлением.

– Пусть господин обер-полицмейстер так думает. Всем спокойнее, – ответил Пушкин, держа на коленях папку с тем самым объявлением.

– И то верно. Не хватало, чтоб Власовский носился по Москве, разыскивая отравителя невест… С него станется… Житья никому не даст… А ну признавайся, что утаил от начальства?

Пушкин раскрыл папку:

– Взгляните, Василий Яковлевич…

Просмотрев рукописный лист, Лелюхин не нашел в нем ничего примечательного.

– И что такого, – сказал он, возвращая папку. – Почерк явно мужской…

– Записку в газету подавала барышня.

– Шутник отправил служанку или горничную. А сам покатывался со смеха…

– Объявление подала мадемуазель Астра Бабанова.

– Ах да, верно же! – согласился Лелюхин. – Эфенбах говорил про эту богатую купеческую дочку, фамилия в Москве известная… А тебя что смущает?

– Это была не она.

– Как узнал?

– Астра Бабанова сегодня при мне подала объявление. Видел ее подпись. В субботу кто-то назвался ее именем и поставил закорючку. К сожалению, чиновник, который принимал объявление, уехал из Москвы на свадьбу… Будь они неладны…

– А может, в субботу сама Бабанова нарочно закорючку поставила, чтоб следа не оставлять? Знала ведь, что шалость…

– Вероятность высока. Но я бы предпочел, чтобы это была не Астра Бабанова.

– Почему же? Ну, шалит девица перед свадьбой…

– У невесты, которую отравили вчера, в сумочке была записка… Без проверки утверждать не могу, но мне кажется: одна рука писала записку и письмо веселых холостяков… Показать не могу, записка у пристава 2-го Якиманского участка в деле.

– А купеческая дочка тут при чем?

– Если объявление подала Бабанова, значит, знает и содержание, и того, кто написал письмо женихов. То есть она становится соучастницей преступления. В чем нет никакого смысла: между ней и Юстовой не могло быть вражды: Астра Бабанова подарила ей на свадьбу дешевые сережки.

– Ну почему не могло? Скажем, жениха не поделили?

– Жених Юстовой – служащий фирмы Бабановых. Астра не посмотрела бы в его сторону. Ее жених, граф Урсегов, не проявит интерес к бедной и невзрачной Юстовой.

– Возможно, – согласился Василий Яковлевич. – И все-таки могла Бабанова скрыть подпись…

– Тогда она безжалостное чудовище.

– Ну уж ты тоже не горячись…

– Сегодня в том же салоне убита другая невеста, некая Бутович, – сказал Пушкин, чем вызвал удивление у старого чиновника. – Пристав не успел сообщить, завтра господин Эфенбах обрадуется… Значит, Астра Бабанова причастна к двум смертям.

Переменив позу, Лелюхин стал чрезвычайно серьезен.

– Какую связь видишь между письмом женихов и убийствами в модном салоне?

– Связей так много, что их нет, – ответил Пушкин. – Обе девицы отравлены аконитином, что уже странно. Яд, растворенный в воде, дает такую горечь, что пить трудно. Но они выпили. Юстова – сельтерскую воду, для Бутович убийца принес бутылку «Moët & Chandon» и бокалы.

– Ого! С шиком…

– В бокал налили воду и растворили яд…

– Экий выверт…

– Шампанское не самое странное.

– Еще что-то?

– Юстова за час до смерти лишилась невинности. В ее сумочке оказались две новенькие сторублевки, перетянутые алой ленточкой.

Лелюхин даже присвистнул:

– Мадемуазели перед свадьбой заделались горизонталками?[21]

– Только Юстова. Бутович потеряла девственность давно. По словам доктора Преображенского, года два назад, не меньше. Перед смертью полового сношения у нее не было. Но в ее сумочке муляж денег, тоже завязанный алой лентой.

– Это как понимать?

– Бумажка под размер ассигнаций, свернутая в трубочку и завязанная лентой.

– Обманули и не тронули, – сказал Лелюхин, покачивая головой. – Ой, Алёша, нехорошее это дело…

– Это не все. Вчера убийца бросил пузырек с остатками яда у тела. А сегодня оставил два редкостных бокала Императорского стеклянного завода.

– Надо же. – Василий Яковлевич в раздумьях покачал головой. – Как нарочно на себя указывает. Дескать, вот какие улики, вот моя подпись, ну-ка поймай меня, коли сможешь… Дерзость, самоуверенность или глупость… Вот в чем вопрос…

Пушкина интересовало несколько иное.

– Не спросили, Василий Яковлевич, о чем Бабанова подала объявление…