– Нееет, – широко улыбается Рэйчел. – Не это всё само по себе, а то, как легко и как естественно, не мешкая, не сомневаясь, а всегда уверенно он принимает решения. Действует!

Я молчу, потому что она права.

– Но подчинение ничто. Знаешь, в чём сила? – продолжает она.

– В чём?

– В любви, конечно же. Они его любят. А любовь – это магия, поэтому у Рауля нет, никогда не было и не будет ни единого шанса. Он слишком слаб, чтобы тягаться.

– С чего ты взяла, что они его любят? – не унимаюсь я. – Из-за того, что он помогал им приходить в себя?

– Видя, как он заботится о слабых и заставляет это делать других, они чувствуют себя в безопасности. Эта безопасность – самое ценное, что у нас есть, ценнее провианта. Поэтому Рауль никогда не пойдёт на самое простое решение, которое первым же и приходит в голову – устранить Альфу.

– Почему? – интересуется Леннон с набитым ртом.

– Потому что он сам не хочет терять эту безопасность. Ну а если он дебил и готов лишиться её, то элементарно боится того, что с ним сделает деревня, потеряв своего кумира.

Я молчу, вечно голодный Леннон жуёт, а Рэйчел ещё не всё сказала:

– На самом деле, он помогал приходящим в себя только потому, что был рядом и не мог бросить человека, которому нужна помощь. А вот почему он подходил к каждому, ты спроси его сама. И подумай о том, что не всем он помог, а только тем, кто встретился на его пути…

– На самом деле, все они любят только свои задницы и своё барахло, – перебиваю её трель. – Потому что в критической ситуации спасали именно это, а не своего кумира.

– Согласен, – чётко произносит Леннон, наверное, закончил, наконец, жевать.

Рэйчел подвисает на время, потом, видимо, не отыскав доводов, чтобы спорить дальше, переводит разговор в другую сторону:

– Давненько Альфа к тебе не заходил, – словно невзначай замечает она.

Я хмурюсь.

– Он не ко мне приходит.

Будто сама не знает. Подначивает меня, что ли?

– К тебе, – щурится своими хитрыми змеиными глазами. – Конечно же, к тебе.

– Тогда почему курицу свою отдаёт ей?

Я сразу же краснею, как только это произношу. Господи, это же надо так откровенно себя выдать!

– Не ей, – поправляет Рэйчел, – а только ей. Почему? А ты догадайся.

Мы с Ленноном переглядываемся, и я вижу в его глазах точно такое же непонимание, как и у меня. Его тоже бесит эта манера Рыжей вечно умничать.

С чего она взяла, что он приходит ко мне? Каждый вечер, пока в печи горит огонь, он сидит с другими парнями на лавках за общим столом посередине сруба и по большей части молчит. Только изредка, очень редко упирается в меня взглядом, и то, только потому, что моя кровать торцом примыкает к стене, у которой расположена печь, лицом к которой все и сидят. То есть, я у всех перед глазами, не только у него. А с другой стороны точно так же к этой же стене примыкает кровать Цыпы, и я часто вижу, как они переглядываются, и он всегда немножко ей улыбается. Просто «множко» – это в принципе не про него. Слишком тяжела корона. Давит на лицевые мышцы.

Я ждала, что он подойдёт ко мне хотя бы раз после цунами. Мы могли бы тоже сидеть на берегу и разговаривать, как они это обычно делали с Цыпой. Что, неужели со мной не о чем поговорить?

А может, на самом деле не о чем? Я помню меньше всех, я знаю меньше всех, я не имею понятия об элементарных вещах – таких, как секс, например. Мало кому интересно сидеть и молчать вместе.

Вот с Цыпой у них всегда есть, о чём поговорить. Да хоть о бритве.

Дана просит меня помочь ей вымыть голову. Только от одной мысли о прикосновениях к чужим волосам меня воротит. Есть только один человек во всём нашем племени, чьё тело и всё, что с ним связано не вызывают у меня брезгливости, и это не Дана. Я стараюсь не кривиться, пока придумываю, как бы повежливее отказаться, но она находит моё слабое место:

– Ты тоже не можешь, да? Куда-то спешишь, наверное, дел у тебя много… Кого ни попрошу, все отказываются. А самой мне никак…

Я аж за губу себя кусаю от досады.

– Я могу согреть для тебя воду и поливать, если хочешь. Но мыться тебе придётся самой. Прости, я это… как сказать…

– Конечно-конечно! – обещает Дана.

Когда я притаскиваю горшок с горячей водой к ручью, Дана уже сидит на пенёчке и расчёсывает свои длинные тёмные волосы. Она тут не одна – Альфа тоже занят гигиеной. Не только у меня есть заскоки, у него вон тоже – пытается сбрить щетину кончиком своего гигантского мачете.

Тут дело вот в чём: если задуматься, то наше общество поразительно везучее и почти никак не пострадало от цунами. Все наши потери – это шалаши, в которых, как выясняется, вообще было опасно жить, перепуганная Дана и потерянный рюкзак Альфы. Ну и палатку Леннона унесло. Этот кадр, оказывается, тоже ночевал в срубе, только на крыльце. Палатку он перетащить наверх поленился, а вот рюкзак свой прихватил – так что, ему тоже повезло, как и нам с Рэйчел.

А вот Альфа – самое пострадавшее лицо. Мало того, что чуть не умер, так ещё и всех своих пожитков лишился. Хорошо, что хоть куртка была на нём, ну и мачете, с которым он никогда не расстаётся. Я предложила ему свой спальник – спит ведь он хоть и на досках, но всё-таки на улице, а я в срубе, где вечером топится печь и тепло сохраняется почти до утра – он взял и не только сказал «спасибо», а даже улыбнулся.

Только сменной одежды у него теперь нет, и бриться приходится гигантским ножом. Получается у него это плохо – все щёки себе изрезал, только кровь успевает вытирать. И это не мудрено, у него на мачете написано ведь, что это самый острый клинок во всей Мексике, выкованный в лучших древних традициях, или что-то вроде того.

И вот что ему неймётся с этой щетиной? Я ещё поняла бы, если бы у него на лице рос непроходимый лес, как у Рауля, но нет, всё скромно там: немного на щеках и подбородке, чуть под носом. Ничего критичного. Но вот не терпит он на лице волосы и всё тут. Бреется, режется, кривится и злится.

Я не сразу замечаю Цыпу – занята Даной.

– Вот, возьми, – слышу и сразу поднимаю глаза.

Дана тоже голову свою выворачивает – интересно ей, что же Цыпа принесла для Альфы?

Это бритва. Розовая. «Та самая», которой она сбривала «те самые» волосы, которые не терпят некоторые парни, если только они не на голове. Я с трудом сдерживаю рвотный позыв. Мало мне грязной головы Даны, к которой я не прикасаюсь, но всё-таки вижу, и для моей нервной системы уже одно это – перегрузка, так тут ещё и такой… интимный поворот.

Альфа переводит взгляд с бритвы на лицо Цыпы с таким видом, словно не верит тому, что видит.

– Это предмет индивидуального пользования, – напоминает ей.

– Знаю. Но ты ведь этим ножом чего только не делал… на прошлой неделе кабана убил. Не думаю, что я грязнее того кабана.