– Как сильно ты любишь меня, chéri?[114]

Я наплел ей про целое море, и что только что это доказал, но она не отставала, щекоча меня губками. Глаза Клеонии ярко блестели в полумраке, и я уверил ее, что она для меня единственная на всем белом свете, без дураков. С минуту она подумала, лукаво улыбаясь.

– Ты не любишь миз Сьюзи. И скоро покинешь ее, не так ли?

При этих словах я вздрогнул так, что едва не сбросил ее на пол. Она тихо засмеялась и снова поцеловала меня.

– Нет нужды тревожиться. Только я знаю – это благодаря моей матушке-гаитянке: мы умеем видеть. Я обо всем догадалась по тому, как ты смотришь на нее. А еще я вижу, что написано в твоем взоре, когда ты глядишь на меня. Ах-х! – Клеония прильнула ко мне. – Да и с какой стати тебе любить ее: она старая и толстая, а я – молодая и красивая, n'est-ce pas?[115]

«Если в свои пятьдесят ты сможешь разжечь во мне хоть половину того огня, который смогла Сьюзи, – думаю я, – то честь тебе и хвала, моя самовлюбленная маленькая красотка». Но ей, конечно, сказал обратное – она заинтриговала меня своим пророчеством, и было любопытно, что за ним последует.

– Когда ты будешь уходить, – шепчет она, – то почему бы тебе не взять меня с собой? Куда ты собираешься? В Мексику? Нам будет очень хорошо в Мексике, на первое время. Я буду добывать для нас деньги под твоей защитой. Если ты любишь меня так сильно, как говоришь, то почему бы нам не быть вместе?

– Кто сказал, что я ухожу? Ничего подобного, и если «миз Сьюзи» хоть краем уха услышит об этом либо о том, что ты про нее тут говорила, – полагаю, поркой ты не отделаешься, она продаст тебя на плантации, девочка моя.

– Фи! Не продаст – это же свободная земля! Ты думаешь, мы не знаем и не догадываемся, что она говорит людям, которые приходят купить нас? О, нам и это известно – черная Афродита подслушала разговор с тем толстым мужчиной. Как его звали, Панталун, кажется? Это тот, который хотел купить Марию, только Мария глупая и скромная. Афродита вот нескромная, в ней есть сила, как и во мне, хоть она черная и необразованная. Я думаю, она уйдет.

«Вот тебе и верность старому милому борделю», – думаю.

– А как остальные?

Клеония пожала плечами.

– Маленькие глупые потаскушки, которые ничего не умеют? Они же пропадут, если толстая миз Сьюзи не будет кудахтать вокруг них, как старая наседка. – Она хихикнула и выгнула прелестную спинку. – Я уйду, нравится ей или нет. Уйду с тобой, потому что, если даже ты не любишь меня так, как говоришь, ты радуешь меня… а я радую тебя и буду радовать так, как ни одного мужчину прежде. Так что, сдается, мы отправимся вместе… в Мексику, да? А там, с твоего позволения, я открою такое же заведение, как у Толстушки Сьюзи. Или, если хочешь, найду богатея или даже нескольких. Когда бежим?

Поразмыслив, я пришел к выводу, что идея вовсе не дурна и не уступает путешествию с Касси по Миссисипи. Хотя Клеонии не хватало стального характера и самообладания Касси, кое в чем она могла дать последней фору. Клеония была образована, интеллигентна, сведуща в языках, способна, при желании, держаться как леди и выражала готовность отработать свой побег – тем самым решалась проблема наличности, весьма меня беспокоившая. А еще она сможет согревать меня по ночам даже лучше, чем Касси, которая, в конечном счете, была холодна, как лягушка. И когда мы сделаем ноги, милашке Сьюзи останется только смириться – Клеония свободна, как воздух. Можно не спеша добраться по долине Дель-Норте, достаточно спокойной, до Эль-Пасо, а оттуда перебраться в Мексику. Там я дам ей время заработать мне денег на дорогу до Англии. Не находя в плане изъянов, я рвался скорее привести его в действие.

Долго ли коротко ли, но мы провели за обсуждением всю сиесту, и к концу этого времени я уже не видел решительно никаких причин, препятствующих приняться за дело, не откладывая. Бабенка она оказалась смышленая и изложила все гладко: мне предстояло добыть для путешествия двух лошадей – они понадобятся к утру – и собрать необходимые вещи. Для этого требовались деньги, а у нее имелось почти сто долларов – чаевые, полученные от довольных клиентов в Орлеане и тут, в Санта-Фе, – для начала этого нам хватит за глаза. Мне предстояло перенести наши вещи в летний домик, и следующей ночью, когда веселье достигнет кульминации, мы должны встретиться у задней калитки и отправиться в путь. Сказать по правде, не имелось никаких веских причин делать это тайком, но чем меньше глаз, тем лучше. Как правило, я большой охотник провернуть нож в ране, но к Сьюзи питал слабость, к тому же не забыл, насколько круто она обошлась с Джоном Черити Спрингом. У меня не было желания попасть по причине женской мстительности в лапы вышибал-лакеев.

На следующее утро я прикупил превосходного мерина-араба для себя и мула для Клеонии, оставил их на время в конюшне на южной стороне Плазы и остальную часть дня посвятил последним приготовлениям. Ближе к вечеру чемоданы уже лежали в летнем домике, так же как винтовка и револьвер. Потом, в память о минувших днях, я подкараулил Сьюзи за туалетным столиком и задал ей жару, как когда-то в Орлеане. Когда все кончилось, она даже расплакалась, и последнее мое воспоминание о ней – это как она сидит, затянутая в корсет, переводит дух и охает от удовольствия, а рядом стоит бокал с портвейном. «Я выпью за твое здоровье в „Сайдер-Селларс“, старушка», – подумал я и закрыл дверь.

В игровом зале вечер тянулся ужасно медленно, зато в спальнях, судя по звукам, было «свистать всех наверх!». В несколько минут двенадцатого я вышел и направился к беседке; не знаю почему, но сердце мое колотилось как бешеное. Я надел шляпу и сунул револьвер в кобуру. Под соснами раздался хруст, послышались шаги, и вот Клеония, придерживая у шеи накинутый на голову плащ, уже рядом со мной. Глаза ее сияли на казавшемся бледным из-за полутьмы прекрасном личике. Едва не плача от возбуждения, она обвила меня руками, я с жаром расцеловал ее и ласково облапал. Все было при ней, и, как это всегда случалось при наших свиданиях, я затрепетал от предвкушения.

Из дома доносились звуки музыки и приглушенные взрывы смеха. Приказав ей сидеть смирно, я выскользнул через заднюю калитку, чтобы убедиться, все ли в порядке. Один конец переулка выходил на улицу, ведущую к Плазе, – там горел свет и мелькали люди, зато другой был погружен в кромешную тьму. У стены за моей спиной раздался шорох, я обернулся, уронив сердце в пятки, и тщетно пытался нащупать рукоять револьвера – от стены отделилась худая, гибкая, как кошка, фигура. Я судорожно вздохнул, когда свет упал на размалеванное лицо, горящие, словно угли, глаза и двойные перья индейца племени навахо.

Не успел я пошевелиться, как показались еще двое – пара одинаковых, обнаженных по пояс призраков. Я хотел закричать, но тут сзади донесся тихий шепот; обернувшись, я со вздохом облегчения разглядел маленького священника. Тот протягивал мне кожаный кошель.